История Люси Голт - [62]

– Еще нам нужны гвозди, – вспомнил старик мужчина, едва успев усесться. – И киттингов порошок.

Люси отломила половинку печенья. У кофе был такой вкус, словно его кипятили; но глазурь была сладкая и забивала неприятную отдушку. О замужестве отныне следует забыть раз и навсегда. Можно прожить и не выходя замуж, теперь это не такая уж редкость; даже в Ирландии можно прожить, не выходя замуж.

– А гид попался бестолковый, – сказал отец.

– Да.

Официантка принесла старикам чай. В Фермое нынче ярмарка, сказала она, и старушка сказала, что они в курсе: трудно не заметить, если учесть, что творится на улицах. Да уж, согласилась официантка, просто ужас. С шести часов утра скотину гонят, и раньше все было то же самое. Сама-то она из Гланворта, сказала она, пока не перебралась сюда; ей часто приходилось видеть, как по дорогам всю ночь напролет гонят скот, чтобы попасть на ярмарку в Фермой.

– Мы часто здесь бываем, – через всю комнату сказала старушка, и Люси попыталась улыбнуться в ответ.

Отец ответил, что гостиницу эту знает со времен давно прошедших.

– Все теперь – времена давно прошедшие, – сказала старушка.

Они застучали ложками о блюдца. Стучали в тишине часы; потом стал отчетливо слышен шепот старика, потому что его спутница дала ему понять, что ничего не слышит. Стыд какой, что у нас в доме блохи, сказал он. С дичи или не с дичи, а все равно стыдно.

– Леди.

Отец уже несколько секунд пытался привлечь ее внимание; и она отдавала себе в этом отчет.

– Извини, – сказала она.

– Было такое время, когда я писал письма и не отправлял их.

Она не поняла; она понятия не имела, о каких письмах идет речь. Она покачала головой.

В тогдашних обстоятельствах неуверенность – вещь вполне естественная, объяснил отец и стал рассказывать, как он наклеивал марки на каждый конверт, а потом все равно оставлял письма при себе. Много лет спустя он бросал эти письма в огонь, одно за другим, и смотрел, как сворачивается и чернеет бумага, а потом рассыпается в прах.

– Вот такие дела, – сказал он, а потом было что-то насчет ее мамы, которая даже слышать больше ничего не хотела об Ирландии и о том, как его любовь заставляла его слишком усердно опекать ее, потому что она была прекрасна и ее красота давала ему больше, чем ей – все картины на свете. Он не пытался вызвать сочувствие, он просто излагал факты, как будто извинялся за какой-то неисправимый изъян в своем характере.

Она кивнула. В романах люди убегают из дому. А романы суть отражение действительности, всего отчаяния и счастья, которые только есть в мире, и того, и другого в равной степени. Почему никто не исправляет допущенных ошибок и совершенных глупостей – и в реальной жизни тоже, – покуда их Все еще можно исправить? Все просьбы, все уверения в том, что ничего нет на свете более важного, и все это из раза в раз, и страсть, и мольба; за словом слово, сказанные вслух, написанные черным по белому, все они закрутились вдруг у Люси в голове бешеным водоворотом, пока она сидела и молчала, и отец тоже сидел и молчал. Она слышала, как жалуется старик: люди уезжают из дома, а потом замечают, что нахватали блох. В глаза смотреть стыдно.

– Я не мог не сказать тебе, – проговорил отец, – что чувство вины, которое несла в себе твоя мама, было для нее слишком тяжелой ношей.

– Спасибо, что сказал.

Старик встал. Дождь перестал, сказал он, и они оба тут же засобирались. Оставив на столе несколько монет, они медленно, цепляясь друг за друга, пошли к выходу. А капитан и его дочь остались сидеть в тишине.

* * *

Туда-сюда, туда-сюда ползал по мэллеву откосу канавокопатель, запинаясь на каждом крупном камне, потом расшатывал его, вынимал наружу и оттаскивал в кучу. Чтобы избавиться от кроликов, нужно было привести в порядок каждый дюйм изгороди, а под ней вкопать сеть на шесть дюймов вглубь. Вчера Ральф заказал саженцы. Ясени и клены изменят местный пейзаж; когда они разрастутся и наберут силу, их будет видно за многие мили вокруг.

Он стоял на самом краю достаточно крутого склона: внизу между кустами стреканул кролик, за ним еще один. Ты так часто мечтал вернуться в Лахардан. Я столько раз делала одну и ту же глупость. Он уже успел наизусть выучить каждую строку, каждое слово, и то место, где оно было написано на единственном листе бумаги, хотя письмо получил только сегодня. Что в этом может быть дурного?

Что может быть? Посидеть за складным столиком на лужайке, выйти снова на пляж, познакомиться с ее отцом, а затем опять уехать? Мотор канавокопателя задребезжал, но тут же снова набрал силу. Кролики нахально скакали чуть не под самыми колесами трактора.

Еще одна среда, после обеда; по чистой случайности этот день окажется средой, они обратят на это внимание и поговорят об этом. Солнце будет бить сквозь каштановые кроны, и белая входная дверь будет открыта – наполовину. На мощенном галечником дворе будет тихо, и грачи на высоких дымоходах будут сидеть неподвижно, как каменные. Будет ее смех и ее улыбка, и будет ее голос. Ему не захочется уезжать. На всю оставшуюся жизнь.

Тракторист спрыгнул на землю и подошел к нему через весь склон, чтобы сказать, что он сюда вернется и перестреляет всех этих кроликов. Просто ослепляешь их тракторными фарами и начинаешь щелкать по одному, бывает, что и до сотни набьешь за ночь. А иначе жизни не хватит, чтобы от них тут избавиться.