История любви - [17]

Нет, если у нее на уме и было еще что-нибудь, я бы предпочел об этом не говорить.

Глава 13

Мистер и миссис Оливер Бэрретт III

имеют честь пригласить вас на обед по случаю шестидесятилетия мистера Бэрретта. Обед состоится в субботу шестого марта и семь часов в Дувр Хаус, Ипсвич, Массачусетс.

R. S. V. Р.[12]

— Ну? — спросила Дженнифер.

— Ты еще спрашиваешь? — сказал я, конспектируя дело «Штат против Персиваля», ставшее чрезвычайно важным прецедентом в уголовном законодательстве.

Дженни помахала приглашением, чтобы привлечь мое внимание.

— Я думаю, что уже пора, Оливер, — сказала она.

— Пора сделать что?

— Ты прекрасно знаешь, что, — ответила она. — Неужели ему надо ползти сюда на четвереньках? Я продолжал писать, пока она меня обрабатывала.

— Олли, он же пытается помириться с тобой!

— Ерунда, Дженни. Конверт надписан рукой моей матери.

— А мне показалось, ты сказал, что и не взглянул на него! — чуть ли не закричала Дженни. — Олли, ну подумай, — продолжала она умоляюще. — Ему же исполняется шестьдесят лет, черт побери! Откуда ты знаешь, дотянет ли он до того времени, когда ты , наконец, соизволишь помириться с ним?

Я проинформировал Дженни в примитивнейших выражениях, что примирение никогда не произойдет, и попросил ее любезно разрешить мне продолжать мои занятия. Она молча уселась на краешке подушечки у моих ног. Хотя Дженни не издавала ни звука, я вскоре почувствовал, что она пристально разглядывает меня. Я посмотрел на нее.

— Когда-нибудь, — сказала она, — когда тебя будет «доставать» Оливер V…

— Его никогда не будут звать Оливер, уж в этом-то будь уверена! — рявкнул я.

Она не стала кричать на меня, как делала это обычно, когда я повышал голос.

— Послушай, Ол, даже если мы назовем его «Клоун Бозо», этот ребенок все равно будет отвергать тебя, хотя бы только потому, что ты известный гарвардский спортсмен. А к тому времени, как он станет первокурсником, ты, возможно, уже будешь заседать в Верховном Суде!

Я сказал ей, что наш сын наверняка не будет отвергать меня. Она поинтересовалась, почему я так уверен в этом. Я не смог представить никаких доказательств. То есть я просто знал, что наш сын не будет отвергать меня, но я не мог точно сформулировать почему. И тогда Дженни вдруг сказала ни с того ни с сего:

— Оливер, твой отец любит тебя. Он любит тебя точно так же, как ты будешь любить Бозо. Но у вас, Бэрреттов, так чертовски развито чувство собственного достоинства и соперничества, что всю свою жизнь вы можете думать, что ненавидите друг друга.

— Если бы не ты, — пошутил я.

— Да, — согласилась она.

— Обсуждение дела прекращено, — сказал я, будучи как-никак мужем и главой семьи.

Я снова уставился в дело «Штат против Персиваля», и Дженни встала. Но тут она вспомнила еще кое-что.

— Но еще надо решить вопрос с «R. S. V. Р.». Я заметил, что выпускница Рэдклиффа по классу музыки, вероятно, могла бы сама придумать краткий, но любезный негативный ответ безо всякой профессиональной помощи.

— Послушай, Оливер, — сказала она, — вероятно, я в своей жизни и лгала, и хитрила. Но я никогда никому нарочно не причиняла боли. И не думаю, что смогла бы это сделать.

— Неужели ты не можешь просто написать записку?

— Я сейчас потеряю терпение. Скажи мне номер их телефона.

Я сказал и в ту же секунду погрузился в чтение апелляции Персиваля в Верховный Суд. Я не прислушивался к тому, что говорила Дженни. То есть я старался не прислушиваться — она ведь находилась в этой же комнате.

— О, добрый вечер, сэр, — услышал я. Неужели Сукин Сын сам подошел к телефону?.. Она зажала рукой трубку. — Олли, все-таки надо ответить отрицательно?

Мой утвердительный наклон головы означал, что это необходимо, а взмах руки — что она должна поторопиться, черт побери.

— Мне ужасно жаль, — сказала она в трубку. — То есть я хотела сказать, что нам ужасно жаль, сэр…

«Нам!» Зачем ей надо было еще и меня сюда впутывать? И почему она, в конце концов, не может добраться до сути дела и повесить трубку?

— Оливер! — Она снова зажала трубку рукой и заговорила громче: — Ему же очень больно, Оливер… Неужели ты можешь просто так сидеть, когда твой отец истекает кровью?

Если бы она не была сейчас в таком взвинченном состоянии, я мог бы еще раз объяснить ей, что камни не кровоточат, что она не должна проецировать свои ошибочные итало-средиземноморские понятия о родителях на скалистые кручи утеса Рашмор. Но она была очень расстроена. И это расстраивало и меня тоже.

— Оливер, — умоляюще произнесла она, — неужели ты не можешь сказать хоть одно слово? Ему ? Она, наверное, сошла с ума!

— Ну, может быть, что-нибудь вроде «здравствуй»? Она протягивала мне трубку. И пыталась не заплакать.

— Я никогда не буду разговаривать с ним. Ни-ког-да, — сказал я совершенно спокойно.

Теперь она плакала. Беззвучно, но слезы текли у нее по лицу. И потом — потом она стала умолять.

— Ради меня, Оливер. Я никогда ни о чем тебя не просила. Пожалуйста .

Три человека. Все мы трое просто стояли (мне почему-то показалось, что мой отец тоже находится здесь) и ждали чего-то. Чего? Чтобы я что-то сделал?

Этого я сделать не мог.

Разве Дженни не понимает, что она просит о невозможном? Что я сделал бы все, абсолютно все, но только не это? Я уставился в пол, качая головой из стороны в сторону с выражением непреклонного отказа и чрезвычайной неловкости, а Дженни яростно прошептала — такого тона я у нее еще не слышал: