История крестовых походов в документах и материалах - [9]

Элементы светского подхода к изображению причинно-следственных взаимосвязей и характера исторических событий в хрониках XIII в. выступают заметнее и рельефнее, в еще более подчеркнутом и обнаженном виде, чем в произведениях предшествующего столетия. Было бы неверно представлять себе труды историков XIII в. вовсе свободными от богословских исторических концепций. Нет, они остаются произведениями средневековых авторов, в основе мировоззрения которых лежат теологические представления. Опираясь на них, все они, каждый по-своему, стараются достичь апологетических целей, восславить крестоносные деяния, что еще более усиливает звучание в их сочинениях типичных мотивов провиденциалистской философии истории. «События, — утверждает Жоффруа Виллардуэн, — ведь следуют так, как это угодно богу». В общем, мирском контексте его мемуаров такого рода суждения, чаще всего брошенные вскользь, выглядят даже несколько неожиданно, но их отнюдь нельзя рассматривать лишь как формальную дань историка традиции, «провиденциалистскую отписку», шаблон, которому не придается особого значения. Напротив, маршал Шампанский (и то же относится к другим историкам-рыцарям, не говоря уже о хронистах-церковниках), опытный военачальник, способный государственный деятель, умелый и ловкий дипломат, — это феодал, искренне верующий во все то, во что надлежало веровать доброму католику. Религиозен и рыцарь Робер де Клари, который в высшей степени занимательно, красочно и реалистично рисует фактическую историю крестового похода против христианских городов Задара и Константинополя. Сама победа крестоносцев над греками — это, в представлении обоих мемуаристов, акт высочайшей милости бога к своему воинству. Только «при его поддержке, — заявляет Виллардуэн, — не более двадцати тысяч вооруженных людей одолели четыреста тысяч человек, а то и больше, — и это в самом могущественном городе, который только был во всем мире». Подобные же представления пронизывают (и даже с еще большей полнотой) произведения церковных писателей — Гальберштадтского Анонима, Гунтера Пэрисского и других. Все они еще прочно стоят на провиденциалистской почве. И, тем не менее, их записки вносят во всю латинскую историографию крестоносной темы значительную порцию реалистического понимания истории.

Как уже отмечалось, в сочинениях хронистов провиденциалистски-символизированное изображение крестовых походов сочетается с обыденно-непосредственным, безыскусным; события излагаются такими, какими их наблюдали очевидцы или же информаторы, чьими сведениями они пользовались. В мемуарах и хрониках XIII в. соотношение религиозно-символического воспроизведения действительности и ее мирского видения явственно изменяется в пользу второго: исторические события преподносятся гораздо более отчетливо, чем это наблюдалось раньше, во всей их живой непосредственности, «во плоти», рассматриваются в их земном ракурсе.

Знаменателен сам по себе тот факт, что ряд мемуаров о Четвертом крестовом походе написан не на латинском, а на французском народном языке, а записки Робера де Клари — даже на местном диалекте. Это обстоятельство, с одной стороны, отражает развитие национального самосознания во Франции, с другой — свидетельствует о стремлении историков стать ближе к жизни, спуститься с заоблачных высот символических и аллегорических толкований на земную твердь. Поэтому-то они и рассказывают о пережитом и увиденном собственными глазами так, чтобы сделать свой рассказ доступным и интересным для более или менее широкой аудитории. О том же стремлении говорит и общий тон повествований — простой, незамысловатый, лишенный риторической выспренности, наблюдавшейся иной раз в ранних хрониках крестовых походов, — тон рассказов не о «деяниях божьих через франков», а о собственно людских делах, определяемых практическими интересами их участников. Сочинение Робера де Клари и вовсе напоминает рыцарский роман: настолько богато оно самыми невероятными, но вполне земными по своему характеру приключениями, настолько исполнено полета фантазии, в особенности там, где этот рыцарь недостаточно осведомлен о подлинных событиях (например, в области политической истории Византии накануне крестового похода). Да и в повествованиях церковных авторов, таких, как Гунтер Пэрисский, прежде всего действуют живые люди, решительные или колеблющиеся, благородные или низкие, а события в основном развиваются в силу их внутреннего сцепления, подчас — в силу случайностей; решения принимаются и осуществляются самими крестоносцами, руководствующимися соображениями, продиктованными обстановкой, и верховный творец вмешивается в них не так уж часто.

Согласно провиденциалистской схеме, история могла освещаться двояким образом: либо она мыслилась как реализация некоего божественного плана, от века намеченного создателем во всех подробностях (так что любое событие молчаливо считалось как бы конкретным моментом его осуществления), либо — как воплощение воли всевышнего, наметившего свой план лишь в самых общих чертах и претворяющего его в жизнь путем непосредственного вмешательства в земные дела, включая вмешательство «отрицательного» характера — «попустительство» чему-либо, противному воле творца. В XIII в., когда происходят глубокие сдвиги в развитии идеологии феодального общества, когда намечается обмирщение феодальной культуры в целом, в историографию все шире проникают свежие веяния. Среди историков распространяется и укореняется представление об отсутствии повседневного, сиюминутного, прямого вторжения бога в историю, представление о том, что ее общее течение предопределено им с сотворения мира, раз и навсегда. Такая концепция (конечно, она еще сосуществует с прежней, господствовавшей до того формой провиденциалистского исторического мышления) открывала более благоприятные перспективы для сравнительно трезвого восприятия и изображения действительности, в том числе истории крестовых походов.