История Испании. Том I - [288]

Все эти распоряжения, ухудшавшие положение индейцев, были подтверждены инструкцией, дайной в 1509 г. сыну Колумба — Диего. Эта инструкция, помимо обычных предписаний о хорошем обращении с индейцами, содержала следующие распоряжения: индейцам запрещалось (в целях усвоения христианских обычаев) справлять их праздники и придерживаться традиционных обрядов, причем рекомендовалось проводить в жизнь эту меру «мало-помалу и с большой осторожностью», чтобы не вызвать у них недовольства; предписывалось сосредоточить их в особых поселениях; обязать индейцев к выполнению различных работ, в соответствии с указом 1503 г., и добиваться при этом, чтобы «индейцы и их касики чувствовали себя удовлетворенными», предлагалось представить сведения о численности индейцев и лицах, владеющих ими, и сохранить в силе, впредь до новых распоряжений, условия репартимьенто, совершенного Овандо; запрещалось однако передавать индейцев клирикам, чтобы последние «не занимались обработкой полей, а посвящали себя лишь своим прямым обязанностям». Можно сказать, что с этого момента первоначальная декларация о свободе индейцев становится пустой фразой даже с точки зрения законодательной. Король одобрил все действия, которые соответствовали господствующим идеям того времени, и индейцы, несмотря на все оговорки о необходимости хорошего обращения с ними и прочие околичности, превратились фактически в рабов колонистов. Расчет восторжествовал над идеалом, который отразился не только в постановлении 1500 г., но и в стремлении поощрять смешанные браки между испанцами и туземными женщинами, стремлении, которое в первое время находило выражение в уравнении в правах, выходящих замуж за испанцев индианок со своими мужьями. 14 августа 1509 г. Диего Колумбу было разрешено произвести новое репартимьенто. А в грамоте от 14 ноября 1509 г. имеется упоминание о новых раздачах индейцев. Некоторое число их получили, например, алькайды крепостей — Бартоломе де Сан-Пьер и Мигель де Пасамонте. На острове Сан-Хуан[220] также было произведено репартимьенто.

Из королевских распоряжений того времени явствует, что в результате этих злоупотреблений количество туземцев на Эспаньоле или Санто-Доминго и на Сан-Хуане значительно уменьшилось; неоднократно короли разрешали ввозить на Антильские острова индейцев — рабов из других мест, — запрещался лишь вывоз индейцев из Тринидада и с островов, расположенных близ Сан-Хуана, Кубы и Ямайки. Все же в грамоте от 3 июля 1511 г. король снова напоминает о теоретическом разделении индейцев на две категории: свободных и тех, кого допускается обращать в рабство, или караибов (жителей Малых Антильских островов и северного побережья Южной Америки). Тенденция покровительства свободным туземным рабочим заметна в распоряжениях об использовании труда индейцев; запрещалось, например, принуждать их к переносу тяжелых грузов. Но в то же время дается распоряжение клеймить каленым железом индейцев, которые привозятся на Санто-Доминго из других мест, а также «собирать как можно больше детей индейцев, чтобы наставлять их в делах веры», — мероприятие, которое привело к большим злоупотреблениям и способствовало разрушению индейской семьи[221].

Реформа духовенства. Нравы духовенства и его привилегированное правовое положение возбуждали еще раньше ряд вопросов, в разрешении которых были заинтересованы и церковь, и государство. «Католические короли» стремились разрешить эти вопросы, регламентируя в соответствии со своими требованиями уклад испанского духовенства. Они старались прекратить захваты церковных земель и распорядились, чтобы никто несмел захватывать или присваивать себе доходы церкви, как это делали многие феодалы. Были признаны недействительными пожалования (данные Хуаном II и Энрике IV) приходов Монтаньи, отданных рыцарям и оруженосцам, которые могли их отчуждать как свои наследственные владения. Но одновременно король и королева положили предел обычным злоупотреблениям духовенства, запретив епископам и архиепископам присваивать предназначенные для короля подати, которые выплачивались населением церковных сеньорий. Прелаты могли отныне принять сан лишь в том случае, если они приносили клятвенное обещание не захватывать коронных статей дохода. Были аннулированы привилегии и грамоты, которые позволяли орденам св. Троицы и Санта-Олалья получать известную долю наследства, завещанную им мирянами, или же все наследство при отсутствии завещания.

Альтамира усердно подчеркивает, что «католические короли» стремились, в противовес рыцарям наживы и «алчным чиновникам», оградить индейцев от посягательств на их свободу. Правда, он признает, что Фердинанд в 1508–1516 гг. санкционировал систему эксплуатации, установившуюся в «Индиях». Он признает, что Изабелла фактически узаконила практику зверской эксплуатации труда коренных жителей Америки. Но в изложении Альтамиры королевская чета приобретает ореол мучеников высокого идеала, осуществление которого оказалось немыслимым по причинам, не зависящим от короны. Эта концепция, кстати сказать, принятая многими буржуазными учеными из либерального лагеря, абсолютно не соответствует действительности. На Антильских островах, на берегах Дарьена, «Материковой Земли» (Венесуэлы и Колумбии) шла в годы открытий Колумба, Бальбоа и Охеды ожесточенная борьба за право монопольной эксплуатации новых источников наживы. В этой борьбе корона и те социальные группы, на которые она опиралась (купеческий патрициат андалусских городов, высшее духовенство, бюрократическая верхушка), стремились обеспечить себе львиную долю добычи и закрепить за собой эту долю, оградив ее от не менее хищной феодальной вольницы, ринувшейся за океан. Объявляя в 1500 г. индейцев «нашими свободными вассалами», корона пыталась тем самым резервировать за собой это монопольное право. Идеал королевы-ханжи и ее достойного супруга заключался отнюдь не в том, чтобы защитить своих «свободных» подданных от посягательств на их первобытные вольности. Корона, попросту говоря, желала свободно обращать индейцев в своих, государевых крепостных, свободно гноить их в своих рудниках и на своих полях. Но идеалу этому не суждено было осуществиться. В заморские земли неудержимым потеком хлынула алчная вольница, одержимая неуемной жаждой легкого и быстрого обогащения.