История ислама. От доисламской истории арабов до падения династии Аббасидов - [167]

Ни Абд-аль-Мелик, ни Валид, ни даже Хаджжадж не руководились, разумеется, преследуя кадаритов, ничем иным, как политическими целями. Личные религиозные убеждения властелинов вполне соответствовали преданиям дома Омейи, общим с принципами или же, скорее, с привычками мирской старинной мекканской аристократии. Если они считали благоразумным покровительствовать правоверным в Ираке, то нисколько не думали на тех же основаниях навязывать непопулярную в среде сирийских местных войск набожность. Здесь дело шло прежде всего об устранении новых столкновений между кайситами и кельбитами, во всем же остальном неизменным девизом Омейядов было: жить и давать жить другим. Если простая, скудная обстановка жизни арабов, особенно в больших городах, быстро исчезла под давлением чужеземных нравов и нахлынувших внезапно непривычных богатств уже при правоверных халифах (т. I), то мирские тенденции владык Омейядов прямо способствовали еще большему повсеместному усилению роскоши и блеска. И весело же было, к величайшей досаде набожных, в те времена при дворе в Дамаске; мы это уже замечали про период владычества Язида. Не столь опрометчивы, но также неравнодушны к мирским утехам были Абд-аль-Мелик и Валид; Сулейман же и многие из позднейших его преемников даже не умели сдерживать своего влечения ко всякого рода удовольствиям. Невзирая, однако, на усиленное подражание чужеземной пышности, истинная цивилизация не сделала еще значительных успехов среди арабов; их жизни недоставало утонченности и изящества, которые самой испорченности в состоянии иногда придать некоторую прелесть; при дворе новых халифов неприятно бросалась в глаза смесь безумной роскоши в соединении с грубостью. Свежие, еще не пошатнувшиеся силы арабской натуры пока выносили подобного рода дикую разнузданность; хотя в Ираке, по крайней мере во время борьбы с хариджитами, уже выказались признаки изнеженности, и в самой опасной форме, а сто лет спустя ощущались, понятно, уже совершенно иначе. Одно только можно привести в извинение этой легкомысленной погони за мирскими утехами: вместе с языческой жаждой к развлечениям Омейяды и окружавшие их люди принесли в Сирию также и победно-радостную песнь, расцвет которой совпадал именно с языческим периодом. Подобно тому, как в прежнее время незначительные короли Хиры и Гассаниды, так и теперь халифы и наместники привлекали к своему двору выдающихся поэтов и осыпали их за блестящие строфы и искусные дифирамбы золотом и почестями; между тем и в среде воинов не исчез обычай превозносить песней себя и свое племя. Кайситы и кельбиты обменивались не одними только ударами: сыпались градом с той и другой стороны сатиры и оды. Племенное соревнование, положим, едва ли играло большую роль в данном случае, как бы возбуждая род поединка между соперничествующими стихотворцами. В это именно время были вообще в большой моде поэтические турниры. Так, например, трое выдающихся поэтов: Аль Джарир, Адь Фараздак, оба темимиты, и сирийский христианин Аль Ахталь, все прославившиеся своими великолепными одами в честь Омейядов, наполнили целые тома взаимными колкостями и сатирами. И в лагере набожных не ощущалось вначале недостатка в поэтических дарованиях, для которых, между прочим, достойным сюжетом служила мученическая смерть Алия и его сыновей. Но суровая сдержанность господствующей теологической школы отвращается постепенно все более и более от искусства, редко находившего одобрение у пророка. Один лишь вдохновенный хариджит Катари пытается приноровить песнь к корану.

Однако все веяния, набожные и мирские, умела пока обуздывать рука халифа и его вице-короля. И силы великого государства, так долго раздираемые братоубийственной распрей, направляются Абд-аль-Меликом и Валидом по ту сторону границ на неверных. Начиная с 74 (693), первого после смерти Ибн Зубейра года, названного арабами вследствие исчезновения последнего претендента «годом воссоединения», подан как бы сигнал к возобновлению наступательных движений во всех направлениях. Отныне начинается целый ряд внешних войн, поддерживаемых с большой энергией. Если не считать короткого перерыва во время восстания Абдуррахмана, арабы одерживают невероятные успехи, сражаясь почти безостановочно в Индии, с армянами, византийцами, в Африке и наконец в Испании. Никогда еще ислам не был столь близок к покорению всего мира. Если наконец должен был он отступить и одновременно с христианством спасены были зародыши западной цивилизации, то это прямая заслуга двух величайших героев тогдашней Европы — Льва Исаврийского, воспрепятствовавшего со всей энергией взятию Константинополя сарацинами (98 = 717), и Карла Мартела, положившего мечом предел дальнейшим успехам арабов во Франции (114 = 732). Битва при Туре и Пуатье запечатлелась навеки в памяти западных народов как избавление от необычайной опасности. При этом, однако, мы, неблагодарные, забываем про византийцев, так часто нами поносимых и презираемых. Между тем храбрая защита греками своей столицы избавила Константинополь и Рим, два центра христианства, от исламского потопа. Ввиду беспристрастной исторической оценки оба великих события одинаково важны. Для защиты всей совокупности европейских, родственных народностей от вторжения исконных неприязненных завоевателей, для охранения свободного развития народов Запада почти одновременно поставлены были две могучие преграды.