История ислама. От доисламской истории арабов до падения династии Аббасидов - [136]

, тем не менее воззвание это произвело на обе воюющие стороны громадное впечатление. Столь велико было уважение, которое питали действительно набожные мусульмане к Священному писанию, что на них во всяком случае должна была произвести потрясающее действие та мысль, что следует почерпать решение из непреложного источника истины. К тому же «чтецы» были людьми не только набожными, но и пропитанными насквозь старинным арабским чувством безграничной независимости. Их демократическому складу ума показалось в высшей степени лестным, в качестве лучших знатоков откровений, стать представителями общины в решении вопроса о халифате. Вот почему первыми перестали драться именно эти люди. Их примеру последовали очень многие, но по совершенно иного рода побудительным причинам: это были изменники, прислушивавшиеся во время перемирия к нашептываниям послов Муавии; очень может быть, что они именно приняли на себя роль, которую не постыдились теперь разыгрывать. Во главе их стоял все тот же Аль-Аш’ас Ибн Кайс, киндит, изменник своему собственному народу. Никогда не мог он простить набожной Медине за свое развенчанное южноарабское королевство и ухватился с горячностью за случай помочь выкрасть победу и утешить себя поздним мщением. Тотчас же стал он громко ораторствовать, убеждал Алия поскорее отозвать Аштара, продолжавшего сражаться на противоположном краю позиции, и предложил свои услуги отправиться к Му’авии, дабы условиться насчет предстоящего третейского суда. Тщетно халиф стал сгоряча упрекать «чтецов», как они не понимают, что от подобных людей, как Му’авия, Амр, Ибн Абу Сарх и всех прочих их сотоварищей, достаточно известных как исконных врагов веры и Корана, можно ждать лишь одного обмана.

Не помогло ничто: слепые фанатики и изменники напирали со всех сторон на повелителя, посыпались глухие угрозы, послышались громкие крики, что он готовит себе судьбу Османа, если станет медлить, — волей-неволей приходилось уступить и послать вестника к Малику. Смелый начальник кавалерии выходил просто из себя, сначала не хотел ничего и слышать; только тогда, когда ему объявили прямо, что Алия умертвят, если он не прервет немедленно сражения, с сокрушенным сердцем должен был этот храбрый воин остановить бой. Когда же он приблизился к «чтецам», то не выдержал и разразился жесточайшими ругательствами за совершенную ими глупость. Гневно кричал он им: «Ведь мы уж победили, дозвольте хоть на минуту вернуться к моим войскам. Я живо покончу с безбожником, который никогда в жизни не прибегал за советом к Корану».

Все было напрасно. Подкрепляемые в своем набожном упрямстве изменниками, «чтецы» настаивали на своем желании. Отрезанный от своих личных приверженцев, окруженный толпами отказывающихся повиноваться, Алий, невзирая на свое испытанное бесстрашие в бою, отступил в ужасе перед прямой угрозой положить его тут же на месте. Вечно неспособный на смелое решение, он позволил наконец вырвать согласие и послать Аш’аса к сирийцам, подготовляя этим самым проигрыш всего своего дела.

Если он воображал, быть может, что ему удастся добиться по крайней мере назначения беспристрастного третейского суда, то и в этом вскоре пришлось разочароваться. Аш’ас вернулся с известием, что там соглашаются назначить с каждой стороны по одному третейскому судье; по Корану должны они будут решить, кому подобает владычество: Алию или. Му’авии. Сирийцы избрали, конечно, Аира, мятежные же иракцы, все еще не выпускавшие Алия, потребовали, по наущению Аш’аса, чтобы он назначил Абу Мусу Аль-Аш’ария, того самого наместника Ирака, который потерял свое место при переходе куфийцев на сторону Алия. Правда, он объявил, что не примет никакого участия в войне, но на него падает подозрение, что был заодно с Му’авией и Аш’асом, чего, конечно, набожные «чтецы», уважавшие в нем старейшего сподвижника пророка, и не подозревали. Так или иначе, человек этот находился невдалеке: поджидал в маленьком местечке, несколько на юг от Сиффина, чем дело кончится. Алий знал, разумеется, что в этом человеке он не может встретить особенно теплого заступника своих интересов, но, с другой стороны, ясно понимал, что несогласие его ни к чему не послужит. Предложение его назначить Малика было отвергнуто с издевательством. Между тем подходили войска Малика, но нерешительный халиф опять испугался ответственности, в случае если подаст повод к вооруженному столкновению между своими собственными приверженцами, и стал снова приноравливаться к обстоятельствам, как умел, наперекор внутреннему своему убеждению. Абу Мусу разыскали, и дня два спустя был подписан договор: оба третейские судьи должны были отправиться в месяце Рамадане текущего года в Думат Аль-Джандаль, оазис сирийской пустыни, лежащий на середине пути между Сирией и Ираком, для постановления своего решения; а оба войска тем временем должны были отступить на места прежних своих стоянок[222].

Подумать только, какое пагубное бессмысленное заблуждение: 70000 поседевших в боях воинов, огромное большинство которых обладало притом недюжинным умом, выступило в дальний поход, дабы подавить возмущение известной партии, отличавшейся далеко не религиозным направлением. А затем, в момент достижения победы, после неслыханных напряжений и жертв, эти воины преспокойно ворочаются домой, удовольствовавшись простым заявлением противников, что и они, собственно говоря, люди тоже весьма набожные. Но порыв дикого безумия прошел скоро: наступило покойное рассуждение, и в войске Алия возникло всеобщее недовольство. Тесный круг приближенных — Малик, Ибн Аббас и Кане, — хотя тоже сильно озлобленные вообще на ход дел, не отказываются служить по-прежнему своему властелину, но настроение людей из Куфы и Басры было весьма неблагоприятное. Преобладавшее чувство гордости свободного араба заставило многих взглянуть с презрением на действия наместника пророка, дозволившего себе уступить толпе мятежников потому только, что они угрожали ему смертью. Главные же виновники печального исхода похода, проявившие набожность не по разуму, куфийские «чтецы», мало-помалу додумались наконец, что Абу Муса, хотя и сподвижник пророка, пристрастный судья, и что в конце концов Му’авия с Аш’асом ловко-таки их поднадули. Казалось, проще всего было сознаться в совершении большой глупости и стараться на будущее время лучше соблюдать дисциплину, а они дотолковались до того, что стали упрямо отвергать обоих третейских судей и потребовали от Алия нарушения договора. На это, конечно, он не мог согласиться. Тогда толпа в 12000 человек отделилась от него и продолжала обратное движение в Куфу отдельно от главного войска. Среди этих отщепенцев очутились самые разнообразные элементы: рядом со многими подозрительными личностями, которыми руководили инстинкт буйства и искание случая к грабежу и насилиям, были и многие ревностные приверженцы Алия, но ныне разочаровавшиеся в нем, когда он ради сохранения жизни вздумал уронить достоинство халифа; так, например, очутился между ними Шабас, один из отъявленных противников муавии. Далее попадалось здесь множество бедуинов, закаленных бойцов, участвовавших в персидских походах; прежде всего они желали, если уж это так нужно было, мощного властелина, а этого презирали за его малодушное поведение. Наконец, были здесь «чтецы», поддерживающие упорно фактически примененное против Османа старинное основное положение, что халиф теряет право на сан за нечестивый образ жизни либо за прегрешения против предписаний Св. писания. Вскоре они стали развивать свое вероучение как догмат, пока теоретически. Так как по самой природе вещей среди союзников по общему делу мало-помалу устанавливается известного рода уравнение взглядов, так как сверх того и «чтецам», и представителям свободолюбия, столь укорененного в среде бедуинства, равно присущи были одни и те же основные демократические воззрения, прямо противоположные притязаниям халифа на безусловное повиновение, то поэтому не удивительно, что все эти люди скоро выработали и признали обязательными некоторые ясно формулированные положения, которые и характеризировали их впоследствии как религиозно-политическую секту резко пуританского оттенка. «Владычество должно быть предметом совещания после победы. Богу одному подобает благоговение, предписывается совершать добро, запрещается несправедливость». Таковы были основные начала для этих последовательных приверженцев суверенитета общины. «Никакого решения вне Божеского»