История искусства для развития навыков будущего. Девять уроков от Рафаэля, Пикассо, Врубеля и других великих художников - [12]
В роли певца революции Давид был ещё эмоциональнее, а его приёмы для вовлечения зрителя стали ещё сильнее. Самая известная картина этого периода – «Смерть Марата»{26}. Она относится к историческому жанру и документирует историческое событие: этот революционер из-за кожного недуга целые дни просиживал в ванне – отвечал на письма, писал статьи, принимал посетителей. Под видом просительницы к нему пришла дворянка Шарлотта Корде, чтобы заколоть идеологического врага ножом. Однако не стоит путать картину с репортажной фотографией!
В большой степени успех эмоционального воздействия любого изображения кроется в том, что наш мозг оценивает его так же, как и реальность. Верь глазам своим: если мы это видим, значит, это правда. Начиная с Античности (с перерывом на Средние века) искусство стремилось к максимальному иллюзионизму, чтобы нам сложнее было усомниться в подлинности происходящего на картине или в скульптуре. В XX веке у искусства появились другие задачи, а эстафетная палочка в погоне за иллюзией перешла сначала фотографии, а затем кинематографу. Фотография обещала ещё большую подлинность: если художник может присочинить, то фотограф документирует (объектив ведь, как известно, объективен). На самом деле это не так, и с первых лет документальной фотографии существуют и постановки, которые работают по тому же принципу и создаются с той же целью, что и картины Давида: фотограф берёт за основу реальность, но режиссирует её так, чтобы усилить эмоциональное воздействие на зрителя.
Поскольку первые фотокамеры были громоздкими и требовали длинной выдержки, репортажная съёмка была невозможной. В Америке в годы Гражданской войны (1861–1865) фотографы приезжали на поле боя после окончания сражения и не спеша снимали останки убитых солдат. Однако реальность редко удовлетворяет художника. На снимке Александра Гарднера «Пристанище снайпера бунтовщиков»{27} мы видим мёртвого бойца, лежащего между каменных глыб. К рукотворной стене из камней помельче прислонено ружьё. Снайпер лежит лицом вверх на рыхлой земле, его рот приоткрыт. Удивит ли вас, что погиб он не там и не так?
Гарднер оттащил тело бойца в место поживописнее и приставил к стене ружьё, которое вряд ли принадлежало мужчине на снимке. Но этот снимок потрясает документальной честностью, он демонстрирует горькую правду войны. И даже наше знание о том, что кадр постановочный, не сильно снижает его воздействие: нам известно, что «Смерть Марата» – это картина, что «Муму» – художественный рассказ, а «Танцующая в темноте»[19] – фильм. Но мы переживаем гибель Сельмы (главной героини), трагедию Герасима, вероломное убийство Марата, будто всё это взаправду. Так воспринимает наш мозг.
Давид срежиссировал своё творение так, что оно стало главным памятником Марату и обеспечило ему посмертную славу, если не канонизацию. Собственно, картина и похожа на памятник, надгробие: ванна – это саркофаг, деревянный ящик – могильная плита с надписью «Марату от Давида», а тело – скульптура мученика революции. В одной его руке прошение Шарлотты Корде (хотя на самом деле Марат, скорее всего, не успел его распечатать). Вторая рука безжизненно упала, выронив его главное оружие – перо. Для аудитории XVIII века поза убитого и колотая рана обеспечивали гарантированное сопереживание: ведь перед ними был снятый с креста Христос! Сегодня эта аллюзия может быть не столь очевидной, но предательски убитый человек, трудившийся до последнего вздоха во благо своего народа несмотря на болезнь, по-прежнему вызывает сострадание, невидимая убийца получает порцию осуждения, и политическое послание Давида считывается безошибочно: Марат – мученик революции.
Как и революция 1917 года в России, Французская революция была атеистической; тем не менее религиозная отсылка в «Смерти Марата» работала не хуже, чем в дореволюционном «Портрете Марии-Антуанетты с детьми». Независимо от того, атеист вы, агностик или пламенный последователь какой-либо религии, доминирующее в вашем окружении вероисповедание входит в ваш культурный код. Римлянину начала нашей эры вид распятия вряд ли сообщил бы что-то кроме одного: очередного преступника казнили. Но в христианской Европе даже нарисованный карандашом крестик гарантированно отсылал к сыну божию, принявшему смерть за наши грехи. Да и в современном многоконфессиональном мире он по-прежнему узнаваем, только реакция на него намного менее предсказуема, а потому религиозной символикой в мирских целях следует пользоваться с большой осторожностью. Давиду в этом смысле было проще, чем современным политикам и художникам.
Третья картина Давида{28} относится к тому периоду, когда он был первым художником Бонапарта. Стоит сказать, что Наполеон не любил позировать, а на аргумент о необходимости портретного сходства отвечал, что оно совершенно не важно. Мы не знаем, насколько портреты деятелей прошлого похожи на них, и хороший портрет отличает «не точное воспроизведение черт лица вроде бородавки на носу, а характер, наполняющий физиономию жизнью». Главное, говорил Наполеон, чтобы в портрете чувствовалось живое присутствие его гения. И портрет кисти Давида полностью отвечает этому требованию. Так ли важно, насколько этот человек похож на первого консула Французской Республики? Так ли важно, что он пересекал Альпы в лютый холод верхом на муле, а у Давида он гарцует на породистом скакуне? Давид писал этот портрет пять раз, четырежды на заказ и ещё раз для собственной коллекции, – и каждый раз менял масть лошади. Все эти детали, «бородавки на носу», не важны. Важно, что перед нами предстаёт великий политик, грандиозная личность, повелитель стихий, сверхчеловек. Подняв коня на дыбы, он прожигает нас взглядом из-под нахмуренных бровей. Воздетая во властном жесте рука не столько указывает армии направление движения, сколько поднимает попутный ветер, и кровавый плащ развевается на этом ветру. Неудивительно, что картина стала самым растиражированным портретом Наполеона.
Как художник сам рассказал бы о себе, будь у него такая возможность? Почему он рассказал бы именно это? О чём бы он умолчал? Какой образ захотел бы создать в читательском сознании? Книга даёт возможность «услышать» голоса гениев прошлого и посмотреть на этих гениев с трёх позиций: • Героя. Как они сами хотели бы, чтобы читатель их увидел. • Историка. Что кроется за этим эмоциональным знакомством, о каких картинах и людях идёт речь, почему они важны для понимания героя. • Автора. Личная история автора о знакомстве и отношениях с персонажем сквозь пространство и время: через письма, мемуары и картины.
Послевоенные годы знаменуются решительным наступлением нашего морского рыболовства на открытые, ранее не охваченные промыслом районы Мирового океана. Одним из таких районов стала тропическая Атлантика, прилегающая к берегам Северо-западной Африки, где советские рыбаки в 1958 году впервые подняли свои вымпелы и с успехом приступили к новому для них промыслу замечательной деликатесной рыбы сардины. Но это было не простым делом и потребовало не только напряженного труда рыбаков, но и больших исследований ученых-специалистов.
Настоящая монография посвящена изучению системы исторического образования и исторической науки в рамках сибирского научно-образовательного комплекса второй половины 1920-х – первой половины 1950-х гг. Период сталинизма в истории нашей страны характеризуется определенной дихотомией. С одной стороны, это время диктатуры коммунистической партии во всех сферах жизни советского общества, политических репрессий и идеологических кампаний. С другой стороны, именно в эти годы были заложены базовые институциональные основы развития исторического образования, исторической науки, принципов взаимоотношения исторического сообщества с государством, которые определили это развитие на десятилетия вперед, в том числе сохранившись во многих чертах и до сегодняшнего времени.
Монография посвящена проблеме самоидентификации русской интеллигенции, рассмотренной в историко-философском и историко-культурном срезах. Логически текст состоит из двух частей. В первой рассмотрено становление интеллигенции, начиная с XVIII века и по сегодняшний день, дана проблематизация важнейших тем и идей; вторая раскрывает своеобразную интеллектуальную, духовную, жизненную оппозицию Ф. М. Достоевского и Л. Н. Толстого по отношению к истории, статусу и судьбе русской интеллигенции. Оба писателя, будучи людьми диаметрально противоположных мировоззренческих взглядов, оказались “versus” интеллигентских приемов мышления, идеологии, базовых ценностей и моделей поведения.
Монография протоиерея Георгия Митрофанова, известного историка, доктора богословия, кандидата философских наук, заведующего кафедрой церковной истории Санкт-Петербургской духовной академии, написана на основе кандидатской диссертации автора «Творчество Е. Н. Трубецкого как опыт философского обоснования религиозного мировоззрения» (2008) и посвящена творчеству в области религиозной философии выдающегося отечественного мыслителя князя Евгения Николаевича Трубецкого (1863-1920). В монографии показано, что Е.
Эксперты пророчат, что следующие 50 лет будут определяться взаимоотношениями людей и технологий. Грядущие изобретения, несомненно, изменят нашу жизнь, вопрос состоит в том, до какой степени? Чего мы ждем от новых технологий и что хотим получить с их помощью? Как они изменят сферу медиа, экономику, здравоохранение, образование и нашу повседневную жизнь в целом? Ричард Уотсон призывает задуматься о современном обществе и представить, какой мир мы хотим создать в будущем. Он доступно и интересно исследует возможное влияние технологий на все сферы нашей жизни.
Что такое, в сущности, лес, откуда у людей с ним такая тесная связь? Для человека это не просто источник сырья или зеленый фитнес-центр – лес может стать местом духовных исканий, служить исцелению и просвещению. Биолог, эколог и журналист Адриане Лохнер рассматривает лес с культурно-исторической и с научной точек зрения. Вы узнаете, как устроена лесная экосистема, познакомитесь с различными типами леса, характеризующимися по составу видов деревьев и по условиям окружающей среды, а также с видами лесопользования и с некоторыми аспектами охраны лесов. «Когда видишь зеленые вершины холмов, которые волнами катятся до горизонта, вдруг охватывает оптимизм.