История инквизиции - [33]

Еще в XVII столетии Людовик XIV поступил совершенно так же по отношению к французским протестантам, до такой степени крепок был дух насилия, пропитавший католическую церковь.

Это было уже слишком!

Мавры решили сопротивляться. Был составлен обширный заговор, охвативший все мавританское население; при этом достойно удивления, что тайна была сохранена целым народом в течение десяти месяцев, без единой измены, без единой нескромности; ничто не возбудило подозрений христианских властей.

К несчастью, излишняя поспешность погубила дело.

Горные жители восстали раньше горожан, и необходимая для восстания солидарность была нарушена.

Восстание не удалось в Гранаде, но в горах все население единодушно взялось за оружие, и восстание в одну минуту перекинулось на Альпухару, составляющую нижний уступ Сиерры-Невады, и распространилось к югу по всей долине Ксениля.

В три дня от Алхамы до Алмерии все было в огне восстания.

Повстанцы прежде всего избрали себе главу в лице Мулей-Мохаммеда, последнего потомка Омайядов, бывших эмиров Гранады.

Он был провозглашен королем.

И вот началась ужасающая по своей жестокости война, война без пощады, без жалости, война диких зверей, подогреваемая с обеих сторон религиозным фанатизмом.

Христиане, рассеянные среди мавров, первые начали собою на этот раз список жертв.

Церкви, куда спрятались жертвы, обреченные на истребление, не спасали их. Алтари были разграблены и залиты кровью своих служителей. Паства из мавров, обращенных в католичество, собиралась вокруг священника, как в те дни когда он властвовал над нею, его заставляли вызывать каждого бывшего прихожанина по очереди, тот подходил с напускной спокойностью и наносил ему удар или оскорбление; затем жертва переходила в руки палача, изощрявшего над нею свое искусство, под восторженные крики толпы. Наконец, искалеченное, но еще живое тело передавалось или женщинам, вонзавшим с наслаждением иглы в это живое мясо, или детям, забавлявшимся стрельбою в него из лука. Если христиане спасались в башнях домов, стоявших отдельно в горах, то, пользуясь тем, что эти башни были деревянные, их поджигали, и христиане предпочитали сгореть в пламени, чем сдаться мусульманам.

В одном монастыре все монахи были брошены в кипящее масло. Один мавр, связанный дружбой с христианином, сумел доказать ему свою дружбу только тем, что пронзил его собственноручно шпагою со словами: «Получи это от меня, друг, лучше тебе быть убитым мною, чем кем-нибудь другим»… Истязания доходили до особой утонченности: жену насиловали на глазах мужа, дочь — на глазах матери, причем бесчестие не спасало от убийства.

Три тысячи христиан погибло таким образом.

Они сняли жатву, посеянную инквизицией. Эти убийства нельзя не оправдать холодным варварством монахов: ведь зверства были совершены народом, доведенным до отчаяния, до последнего предела бешенства, решившимся в один день отомстить за целый век пыток. Поэтому поведение мавров, казалось бы, не нуждается в смягчающих вину обстоятельствах.

Да, кроме того, репрессии христиан превзошли все эти насилия, и в конце концов маврам было чему у них в этом отношении научиться.

Подавление восстания было возложено на маркиза Мандехар, — генерал-губернатора Андалузии.

Это был искусный человек, и что было особенно редко в то время, человек гуманный; если бы он был хозяином положения, то восстание было бы скоро и успешно подавлено.

Но человечность этого генерала возбудила негодование инквизиторов и советников Филиппа II.

Маркиз Мандехар не допускал грабежей, насилия над пленными женщинами и избиения детей и стариков; деятельность его подверглась серьезной критике.

Было решено на основании существующих, будто бы, постановлений Толедского собора, что всякий пленный мавр, будь то мужчина или женщина, как повстанец, обращается в рабство.

Поэтому все пленные были проданы с публичных торгов.

Пленные женщины, отданные Мандехаром на поруки в свои семьи, были потребованы обратно и выданы, с честностью, особенно бросавшейся в глаза по сравнению с вероломством, неизменно сопровождавшим сношения христиан с неверными.

Мавры поклялись, что выдадут женщин, отданных на поруки, и сдержали эту клятву.

Все женщины были проданы в рабство вместе с остальною массою пленников.

Солдат-Мандехар их пощадил, а инквизиторы ввергли их в бесчестие и рабство.

Жалобы на гуманные действия Мандехары приняли такие размеры, что он решил заткнуть рот тем, кто обвинял его в излишнем милосердии.

Осадив какое-то укрепленное место, он приказал уничтожить все население этого пункта.

Старики, женщины, дети — все были избиты.

Но этого оказалось мало, и ему назначили сотрудника.

Этот новый сотрудник был маркиз Лос-Велец, человек вполне отвечающий вкусам инквизиторов.

Его жестокость вновь оживила восстание, почти ликвидированное гуманными мерами Мандехара, и кровь снова полилась.

Мавры, давно знавшие Лос-Велеца, прозвали его «Дьяволом с железной головой».

На этот раз война приняла еще более дикий характер.

Все сражения превращаются в ужасающие бойни.

«В сражении при Филиксе[32] женщин, принимавших участие в битве, было больше, чем мужчин, причем они сражались с той же бешеной храбростью; здесь погибло более шести тысяч мавров обоего пола и, кроме того, две тысячи детей. Избежавшие смерти в сражении подвергались травле в лесах и среди скал, как дикие звери; чтобы не давать себе труда их убивать, их зачастую просто сбрасывали со скал в пропасть, а иногда женщины сами бросались с крутизны вместе со своими детьми, чтобы избежать насилий, хуже смерти. Солдат Гинец Перец де Хита, описавший эту войну, рассказывает, между прочим, что под Филипсом он лично видел израненную мертвую женщину, окруженную шестью детьми, умиравшими от ран; своим телом женщина защищала своего седьмого ребенка, еще не отнятого от груди; хотя копья, пронзив тело матери, проткнули также и пеленки младенца, последний был жив и здоров и, привязанный к груди матери, продолжал сосать уже не молоко, а кровь из этой груди. Растроганный солдат унес его с собой и спас ему жизнь. Этот пример человеческого милосердия — может быть единственный среди этих войн, „ужасы коих нельзя описать никаким пером“ по словам того же Хита».