История гражданской войны в СССР. Том 1 - [23]

Буржуазия, предчувствуя нарастающую грозу, постучалась в дверь к самодержавию. Теперь самодержавие нужно было буржуазии не только для продолжения войны до победы, но и для борьбы с революцией. Кадеты с тревогой отмечали быстрое нарастание революции. На заседании Московского комитета кадетской партии 23 сентября Кишкин, видный руководитель кадетов, доказывал, что страна доведена бездарным правительством до революции. Кишкин надеялся, что это бросит правительство в объятия кадетов, заставит самодержавие пойти на уступки. 23–24 октября 1916 года в Москве состоялась партийная конференция кадетской партии. Она обнаружила даже по признанию охранки, агенты которой присутствовали на конференции, «непомерный страх перед революцией». Милюков предостерегал против поощрения «революционных инстинктов»:

«Нашей задачей будет не добивать правительство, что значило бы поддерживать анархию, а влить в него совершенно новое содержание, т. е. прочно обосновать правовой конституционный строй. Вот почему в борьбе с правительством несмотря на все необходимо чувство меры»[84].

Так говорили кадеты, и ту же позицию занял весь прогрессивный блок Думы. Недавние оппозиционеры говорили уже не о борьбе с правительством во имя войны, а о помощи ему в борьбе с революцией. Но монархия уже не справлялась ни с тем, ни с другим. Тяжелые поражения на фронте показали, что царизм не способен вести победоносную войну. Непрерывно растущая разруха говорила о его бессилии вывести страну из тупика. Как только выяснились размах и характер петроградской стачки 25–26 октября, буржуазия заговорила другим, более твердым языком. Правый депутат Шульгин выступил 3 ноября в Государственной думе с речью:

«Мы терпели бы, так сказать, до последнего предела. И если мы сейчас выступаем совершенно прямо и открыто с резким осуждением этой власти, если мы поднимаем против нее знамя борьбы, то это только потому, что действительно мы дошли до предела, потому что произошли такие вещи, которые дальше переносить невозможно»[85].

В том же заседании выступил кадет Маклаков, заявивший: «Мы, господа, работать с этим правительством больше не можем, мы можем ему лишь помешать, как оно будет мешать нам, но совместная работа стала совсем невозможна, и пусть выбирают: мы или это правительство»[86]. Несколько раньше — 1 ноября — в Думе выступил Милюков. Сообщив ряд конкретных фактов из неумелой, продажной практики правительства, Милюков каждый раз спрашивал: «Что это — глупость или измена?»[87].Лидер кадетов резко критиковал председателя Совета министров Штюрмера, обвиняя его в предательстве интересов России. Милюков говорил о «темных силах»[88], окружающих трон. Он в очень осторожной форме говорил о предательстве на самом верху, намекая на императрицу, которую молва обвиняла в сочувствии немцам. Центральный пункт речи Милюкова: правительство не в состоянии вести войну до победного конца. От имени всего прогрессивного блока выступил С. Шидлозский с официальным заявлением:

«Ныне мы вновь поднимаем свой голос уже не для того, чтобы предупредить о грозящей опасности, а для того, чтобы сказать, что правительство в настоящем своем составе не способно с этой опасностью справиться»… и должно «уступить место лицам, объединенным одинаковым пониманием задач переживаемого момента и готовым в своей деятельности опираться на большинство Государственной думы и провести в жизнь его программу»[89].

Буржуазия требовала уже не «министерства доверия», а ответственного министерства, т. е. целиком отвечающего перед Думой. Такое правительство смогло бы по мнению лидеров оппозиции подавить революцию и продолжить войну.

Как ни резко выступала буржуазия против самодержавия, но она всячески подчеркивала, что острота борьбы объясняется угрозой революции. Тот же Шульгин говорил в Думе:

«Такая борьба есть единственный способ предотвратить то, чего больше всего, может быть, следует бояться, — предотвратить анархию и безвластие»[90].

Выступление прогрессивного блока встретило поддержку и среди крайних правых. Пуришкевич резко критиковал правительство и «темные силы», управлявшие страной[91]. Даже Государственный совет, в который подбирались наиболее преданные престолу люди, — даже эта палата сановных реакционеров приняла 22 ноября резолюцию о смене министерства[92]. Съезд объединенного дворянства — и тот заговорил о «темных силах» и создании нового правительства. Правда, дворянская резолюция указывала, что новое министерство должно быть ответственно только перед монархом[93],но и в таком виде выступление съезда говорило о разрыве между правящей верхушкой и известной частью ее классовых друзей. Осенью 1916 года прогрессивный блок был встречен чуть ли не в штыки теми, кто осенью 1915 года повторял его требования, — так колебалась почва под ногами у господствующих классов страны.

Самодержавие очутилось перед выбором: либо продолжать войну и столкнуться с восстанием рабочих и крестьян, либо пойти на мирную сделку с немцами и тем самым смягчить революционное недовольство. В этом последнем случае царизму пришлось бы встретиться с сопротивлением буржуазии, которой война была нужна как неиссякаемый источник прибыли, как путь к завоеванию новых рынков. Царь и его окружение решили покончить с войной, полагая, что с оппозицией буржуазии все же справиться будет легче, чем с восстанием масс.