История Франции глазами Сан-Антонио, или Берюрье сквозь века - [55]

— Берю! — укоряю я. — Ты говоришь в присутствии девушек.

Но он качает своей благородной головой, в которой роятся свежие мысли.

— Я подумал обо всех этих прелестных герцогинях, которые вдруг оказались не у дел. Похоже, в этот период сильно упала рождаемость, не так ли? Оставались только работяги, кто ещё мог заняться любовью, как их папа, остальные должны были входить в диапазон, верняк!

Он смеётся.

— Да что там верняк, скорее в верзняк, так точнее! Не захочешь быть пажем в замке! Этот гамадрил их, наверное, переворачивал пачками!

— Катрин де Медичи портила себе кровь, — продолжаю я. — Тем более что её младший сын только что умер, а у Генриха Третьего не было наследников.

— Погоди, погоди! — вопит Мастодонт. — Ты говоришь, что её самый молодой шпрот только что двинул кони, это герцог Алансонский?

— Да, месье!

— Значит, он тоже был хилым? Я же говорил, что они все в этой семье подцепили миксоматоз! У их папаши Генриха Второго явно были долгоносики в яйцах. Или же старая Катрин завезла неаполитанский вирус. Из всей этой компании, если посмотреть, только Генрих Третий отличался здоровьем, получается, что хали-гали продляет жизнь мужикам!

— Мужик, это не совсем точное выражение, когда речь идёт о нём, потому что он был неспособен кого-либо произвести на свет.

— Ты что, шутишь, Сан-А? Кого он мог произвести на свет, твой монархический Шарпини? С аджюданом жандармерии у тебя мало шансов победить на конкурсе на самого красивого ребёнка Франции. Тут нужна женская рабсила. А как же Луиза? Доводила себя до сияния с помощью крема «Чёрный лев» или с Лизой?

— Она смирилась, Толстяк.

— Это не занятие, — уверяет учёный-муж-Берюрье. — Нет, смирение — это не занятие. И что он ещё сотворил, твой королевский педик?

— Пока он занимался своими скачками, Францию разрывали на части католики и протестанты. Герцог де Гиз с одной стороны и король Наваррский — с другой; звон стоял со всех сторон, шпаги не ржавели. Хотя Генрих Третий и был католиком, он больше благоволил Генриху Наваррскому, чем Генриху де Гизу. Король Наваррский был приятным малым, с чистым сердцем. В общем, он был лояльным! Кстати, мы скоро будем говорить и о нём. Тем временем герцог де Гиз мечтал сыграть свою партию и надеть корону. У него были смягчающие обстоятельства. Когда идёт рубиловка из-за короля, который вышивает крестиком и спит с господами из своей свиты, у тебя появляется естественное желание занять его место. Но Генрих Третий, прознав о заговоре, опередил события и приказал убить Гиза в Блуа. Что стало находкой для историков и телепостановщиков! Это убийство — один из кульминационных моментов истории, как по драматизму, так и по своим последствиям. Передняя в Блуа с вооружёнными людьми, которые прятались в портьерах! Герцог, прошитый шпагами, король, появившийся сразу после того, как было совершено убийство, и шепчущий: «Какой он большой», это тоже стало частью французского фольклора. Продаётся хорошо. Пользуется спросом в Эпинале[125], на радио, в кино ив книжных магазинах. Кстати, на радостях всё время забывают одну деталь: ещё одно убийство на следующий день, кардинала де Гиза, брата предыдущего. Ах, когда Генрих Третий откладывал в сторону свою канву и занимался хозяйством, ему не нужно было ждать телекса-сводки, чтобы заключить сделку! Он мог решить дело двумя ударами шпаги. Вообще, короля узнаёшь по его решимости. Ибо, несмотря на внешние данные, он всё же был из породы великих самодержцев. У него был размах, класс, воля настоящего монарха.

— Только он вязал крючком, — немилосердно заключает Берю. — Что бы ты ни говорил, а власть и волшебная дудочка — это несовместимо.

— Наоборот. Народ чуть было не восстал. Ему надоели эти мерзости и затягивание гаек. В Панаме становилось особенно жарко, как всегда. У парижан кровь горячая. Генрих Третий укрывался в альковах Блуа и не знал, какому богу молиться. Вот тогда-то Генрих Наваррский ему и предложил объединиться, чтобы успокоить королевство. Радуясь удаче, Генрих Третий согласился. Временно помирившись, свояки двинулись на столицу.

— И всё прокатило? — спрашивает Ненасытный.

— Не для Генриха Третьего. В Сен-Клу к нему однажды пожаловал монах Жак Клеман, у которого было рекомендательное письмо в одной руке и кинжал в другой. В то время как король читал письмо, Жак Клеман его заколол. Этот тип был недалёкого ума. Члены лиги, бывшие сторонники Гизов, совсем задурили ему голову, даже заставили его поверить, что благодаря некоторым мазям, которыми натирали его тело, он стал невидимым. У Жака Клемана серое вещество явно было в дефиците. Во всяком случае, он заколол короля. Вжик! Прямо в живот! Причём ножичек был маленький, как зубочистка, он рассмешил бы даже бойскаута. Генрих Третий до конца остался верен себе. «О противный! — воскликнул он. — Он меня убил!».

Берю, разумеется, зубоскалит.

— Как его пахан, короче! Папаша схлопотал черенок от метлы в шнифт и кричит, что он умер, а сын получил перо в копилку для рагу и объявляет, что его убили. В те времена любили пафос! Они уходили на тот свет красиво, с финальной арией. Если бы Балуаз-Ви застраховала эту б… семейку, она бы прогорела. Прямо эпидемия какая-то! Ритуальные услуги не успевали отпрягать свои катафалки! Всегда был ещё один на подходе. К счастью, лошади могут спать стоя! И что же, он так и умер от кесарева?