История Франции глазами Сан-Антонио, или Берюрье сквозь века - [49]

* * *

Франциск Первый был очень доволен своей новой любовницей, которой он оказал честь несколько раз за ночь и, к тому же, несколько ночей подряд.

Он дал Аделине прозвище Прекрасная Берюрьера и подтвердил свою привязанность тысячей подарков.

Что касается подарков, Прекрасная Берюрьера сделала королю всего один. Но весьма увесистый, ибо он умер от него на следующий же год.

Так совершилось, весьма галантным образом, самое изощрённое убийство короля в истории.

(Текст, приписываемый мэтру Франсуа Рабле)

Девятый урок: Генрих II. Катрин де Медичи. Франциск II. Карл IX и Генрих III (Королева Франции)

Бабуля Скатолович появляется с криками мышки, которая умеет произносить раскатистые «р».

Она желает знать причину этого скопления народа в левом крыле салона. Анна объясняет ей, что в этой атмосфере костюмированного бала прославленный Сан-Антонио даёт курс Истории Франции. Старушка отвечает, что это пр-р-рекрасная мысль и она тоже хочет при этом пр-р-рисутствовать.

Ей дают кресло в стиле Людовика Тринадцатого, в духе Вольтера и в обшивке Наполеона Третьего. Музыканты, в огорчении оттого, что площадка опустела, начинают возбухать на своей эстраде и поговаривают о том, что пора объявить забастовку. Они пытаются подогреть зал, начав играть твист, но он не производит эффекта. Тогда они решаются на последнее, самое-самое: на «Марсельезу». Опять облом! «Марсельеза» в наши дни без её официального исполнителя уже ни о чём не говорит. «Малышка из Тонкина» или «Она из меня делает поэта» вызвали бы большее оживление. Некоторые исполнители настолько сильно отмечают произведение, что в чужом исполнении оно уже не звучит.

— Я очень плохо знаю истор-р-р-рию нашей дор-р-р-р-рогой Фр-р-р-р-ранции, — говорит бабушка Анны. — Пр-р-росветите меня, мой дор-р-рогой!

С присущей ему любезностью, Берю вводит её в курс дела.

— Он мне рассказал про Франциска Первого и сейчас начнёт главу про его сына, который женился на Катрин де Медичи! Скучно не будет, не так ли? Я что-то слышал про эту бабу, у меня от неё дрожь в ректоре[116].

Ископаемая старушенция начинает суетиться.

— Я тоже о ней слышала. Отлично. Я слушаю.

Девушки садятся в круг на ковре Тегеран.

Прыщавые устраиваются вокруг них верхом на стульях. Картина ещё та, сынки мои: для будущих поколений. Ваш любимый Сан-Антонио выступает перед этой толпой в костюмах прошлой эпохи! Такое бывает не часто, согласитесь!

Я хлопаю в ладоши, чтобы призвать всех к вниманию.

— Друзья, — говорю я, — те из вас, кто облачен в костюмы персонажей, которых я назову, пусть встанут рядом со мной!

Я называю:

— Генрих Второй! Катрин де Медичи! Франциск Второй! Карл Девятый и Генрих Третий!

Имеет место возня в кулуарах. Пять человек предстают передо мной. Но моя схема не стыкуется, бикоз я имею двух Катрин де Медичи и трёх Генрихов Третьих.

— Великие умы всегда встречаются? — горланит Берю в сторону Генрихов.

Один из них обижается.

— Ну ты, противная, без насмешек, мне это действует на нервы! — манерно выговаривает он.

Мой Берю хмурит брови.

— Да он с закидонами! — громыхает он, на радость присутствующим.

— Как и настоящий Генрих Третий! — сообщаю ему я.

— Без оскорблений, я могу и расцарапать! — угрожает воинственный Генрих Третий.

Все трое на одно лицо. Миловидные блондины, бледные, с глазами пугливой козочки и влажными губами. Поскольку Берю не относится к детям Содома, он с ними не церемонится.

— Голубы! — рычит он. — Да ещё и бархотки! О, если бы я жил в те времена, ты бы на меня посмотрел, Сан-А! Я бы подрихтовал этот домик с кукушками! А вообще, ладно, давай дальше!

Я показываю на троих смутившихся Генрихов Третьих и двух враждебных Катрин де Медичи.

— Персонажи, которых вы видите, дают вам, сами того не подозревая, картину того, что собой представляли настоящие. По ним можно судить об их известности. В нашем почтеннейшем обществе, которое соперничало в фантазии, не оказалось ни Генриха Второго, ни Франциска Второго, ни Карла Девятого, зато две Катрин де Медичи, трое Генрихов Третьих (один даже с бильбоке[117]), и ещё я насчитал восьмерых Наполеонов, пятерых Людовиков Четырнадцатых и с полдюжины Марий-Антуанетт. История вынесла им свой приговор. Время расставило по местам героев, которые его отметили. Невозможно сразу оценить истинное величие королей, генералов и президентов. Находясь у подножия горы, не охватишь её высоты, для этого надо отойти на какое-то расстояние. Скажем, слава нашего сегодняшнего императора Шарля Одиннадцатого не может быть измерена в настоящее время. Конечно же, он велик, но его истинный масштаб смогут оценить только наши внуки. Лет через сорок-пятьдесят, когда они соберутся на вечеринке, подобной нашей, надо будет посчитать, сколько из них облачатся в Шарля Одиннадцатого, и тогда станет ясно, кем был на самом деле этот добрый монарх. Его измерение они дадут неосознанно, когда захотят быть похожими на него, хотя бы для того, чтобы повеселиться, как мы сегодня. Славу человеку гораздо лучше, чем историки, создаёт Музей восковых фигур Гревена.

Мне аплодируют. Кто-то говорит, что мне надо заниматься политикой, потому что я умею говорить с толпой. Я острый на язык. Я могу ужаснуть слушателей, как сказал Брефор.