История Франции глазами Сан-Антонио, или Берюрье сквозь века - [107]

В эту минуту милейшая Вирджиния, она же Гортензия де Богарне, подходит к нам, чтобы потолковать о своей вчерашней пропаже. Она оставила изумительный медальон из чистого витчбонтза на своём туалетном столике, а сама вышла в свет юпитеров. Они как раз снимали крупным планом сцену прощания Гортензии, а вместе с ней и Жозефины в Мальмезоне в тот час, когда, став королевой Голландии благодаря замужеству с Луи и милости императора, она прощалась со своей невесткой-мамой.

Короче, когда она вернулась с площадки, украшение исчезло. Ключ от её комнаты был при ней, а дубликат у сторожа, который является честнейшим человеком (военная медаль, крест «За боевые заслуги» с пальмовыми ветвями в виде уток).

Я намечаю свой собственный план ведения боевых действий. Мы повесим какое-нибудь дорогое украшение на шею или на руку одной из актрис. Она покажет его всем, затем оставит в своей гримёрке. Мы же затаимся в соседней, но прежде проделаем дырку для наблюдения и будем ждать развития событий. Сказано — сделано. Мы отправляемся на поиски украшения, которое могло бы соблазнить клептомана. У меня как раз есть один приятель ювелир в Отей, он будет рад возможности одолжить мне что-нибудь интересное!

* * *

Как только мы выехали на набережную Сены в не очень романтичном месте Биланкура, где река перестаёт быть видом с открытки и становится частью промышленной зоны, Толстяк возвращается к теме об императоре. Наполеоновская эпопея будоражит его ум.

— Что мне нравится в этом мужике, — говорит он, — это его простота: какой-то чёрный шляпец, как будто пепельница в бистро, и серый сюртук, не скажешь, что он был падок на тряпки. Если уж на то пошло, он мог бы носить дорогие вещи и одеться в золото до самых трусов, не так ли?

— Ты прав, он мог себе это позволить. Но гардероб не входил в его амбиции. Он приступил к формированию в Булонском лагере элитной войсковой части, которая получит бессмертное имя «Великой армии». Он создаёт сильный флот, ибо император вынашивал грандиозный план — план захвата Англии.

— Ух ты! Вот молодец! — ликует Его Величество. Затем, после некоторой паузы: — И что же ему не понравилось в англичанах?

— То, что они были англичанами, Берю.

— Ну, разумеется, чего это я! И ему удалось?

— Нет. Почувствовав опасность, ростбифы по-быстрому вступили в союз с русскими и австрийцами. Тогда Наполеон покидает Булонь и на полном ходу переходит Францию и Германию во главе своих легионов. Он обрушивается на австрийцев, пока они ещё не успели соединиться с русскими, и нахлобучивает их в Ульме. Затем он продолжает свой победный марш и посылает Поповых в нокаут при Аустерлице без крика и шума.

— Вот падла! — приходит в экстаз Берюрье, который вдруг почувствовал себя в Коломбе на матче Франция — Европа.

Мы едем медленно в плотном скоплении машин. Проезжаем перед аренами Р. Т. Ф.[202] и замечаем чудесным образом г-на Наполеона Зитрона[203] за рулём его машины.

— Феномен Наполеона, — говорю я, узрев сходство неожиданно для себя, но не для Берю, — в его магнетическом воздействии на людей. Он — верх воинского романтизма. Солдаты его гвардии умирали с криком: «Да здравствует император!» Это ли не фанатизм, скажи?

— Ещё бы! — одобряет профофан.

— Надо сказать, он умел с ними говорить. После Аустерлица он сказал им: «Солдаты, я доволен вами! Когда вы произнесёте: „Я был под Аустерлицем“, вам ответят: „Вот это герой!“».

— Блин![204] — признаёт Толстяк.

— Вот-вот! Когда он ел свой суп в лагере, он называл своих гренадёров по имени.

— Он что, знал их имена?

— Ему их подсказывали.

— Ловко! Такое всегда срабатывает. Главное, это дать понять чуваку, что только о нём и думаешь. Тогда он считает, что он на виду, и лезет из кожи.

— Ты прекрасно понимаешь жизнь, мой Берю.

Мы останавливаемся перед моим приятелем, торговцем цветными металлами. Я рассказываю ему об чём, собственно, идёт спич, и он одалживает мне часы в виде броши из литого золота, инкрустированные регби и геморроем.

— Смотри, чтобы не стибрили, эта штучка стоит двести тысяч.

— Не волнуйся, у меня рысий глаз, — успокаиваю его я.

Берюрье с изумлением смотрит на часы, отличием которых является то, что у них циферблат абсолютно чистый.

— Оригинально, — признаёт он, — но непрактично, без бутылки не разберёшь, который час. Солнечные часы и то удобнее.

В надежде на покупателя, мой товарищ ювелир уверяет, что у каждого нормального человека сетчатка уже помнит географию циферблата, и в доказательство просит меня называть разное время, поворачивая стрелки.

— Слушайте, — говорит Толстяк, — это хорошо, но будет ещё лучше, если убрать и стрелки…

Потеряв надежду, мой приятель кладёт часы в футляр, и мы с ними отчаливаем.

— У него были ещё и другие победы! — подсказывает притворщик, едва втиснув свои двести двадцать фунтов в мою тачку.

— Были и другие: после Аустерлица была Йена, затем Фридланд и Ваграм…

— О, Зал Ваграм! — восхищается Толстая Морда.

Как всегда, Берю попадает не в струю, это один из его недостатков. Ты ему толкуешь про Груши´, а он кроет Блюхером.

— В 1811,— открываю ему я, — могущество Наполеона было просто фантастическим. Никогда Франция не была такой огромной, такой необъятной, как в этом году. И никогда уже она такой не будет. В ней насчитывалось сто тридцать департаментов! Наполеон был не только императором французов, но ещё и королём Италии. Его брат Жозеф был королём Испании, его брат Луи — королём Голландии, его брат Жером — королём Западной Германии.