История эпидемий в России. От чумы до коронавируса - [27]

В Городец чума была занесена приехавшим из Москвы торговцем москательными товарами. В Рыльском уезде начало «мора» связывается с приездом из Москвы «посадского человека Гришки Лазарева». Он приехал из Москвы 24 сентября 1654 г. Односельчане заметили, что он хворает «и тот Гришка из тех сел выбит и на лесу умер, и было то моровое поветрие по 26 число». Несмотря на эту своеобразную «изоляцию» заболевшего, чума в Рыльском уезде быстро распространилась.

На народном бедствии нажились уцелевшие от чумы священники: «Оставшиеся в живых священники приобрели огромные богатства, ибо, не успевая погребать по одиночке, они отпевали за раз многих, и брали за них, сколько хотели. Обедня священника доходила до 3 динаров (рублей) и больше, да и за эту цену не всегда можно было иметь… Под конец уже не успевали хоронить покойников, стали копать ямы, куда и бросали их»^[124].

В сентябре всякое сообщение с Москвой и городами, где появилось моровое поветрие, было полностью прекращено. В ноябре эпидемия в Москве пошла на убыль, а в декабре 1654 г. прекратилась совсем.

Когда эпидемия в Москве стала утихать, туда был направлен «новой четверти дьяк Кузьма Мошнин» с поручением «досмотрить и распросить… сколько живых и что померло». 6 декабря 1655 г. Мошнин прибыл в Москву и к 17 декабря уже составил «роспись живым и умершим». Такая быстрота работы заставляет несколько усомниться в точности собранных сведений, но тем не менее они дают некоторое представление об опустошении, произведенном в Москве чумой.

Из этой «росписи» видно, что почти четвертая часть всех охваченных досмотром дворов бояр, окольничьих, думных дворян и дьяков вымерла начисто. Например: «Михаила Кузовлева двор пуст, жена и дети и люди померли; крестового дьяка Фомы Борисова двор пуст, осталась дочь; Федора Абросимова сына Ладыженского двор пуст, жена в деревне».

На дворе князя Трубецкого «осталось в живых 8 человек, а умре 270 человек», следовательно, погибло около 97 %^[125].

Высокая смертность в Москве может быть объяснена скученностью населения, особенно на боярских дворах, где нередко проживало по нескольку сот человек. Так, во дворе князя Черкасского проживало 533 человека, у Романова – 487 человек, у Морозова – 362 человека^[126].

Огромной заболеваемости и смертности способствовали также нужда, плохие жилищные и бытовые условия жизни «черных» людей и челяди:…нельзя удивляться тому, что мор свирепствовал особенно сильно между плохо прокормленными и плохо одетыми челядинцами» (Брикнер).

Какое количество жертв унесла эта эпидемия в Москве, точно установить не удается. Павел Алеппский указывал цифру в 480 000 человек, но это очевидное преувеличение. Принимая во внимание, что в Москве во второй половине XVIII века, по сообщениям иностранцев-путешественников (Рентенфелье, Мейерберг и др.), число жителей равнялось 500 000–600 000 и что заболеваемость в среднем достигала 80 % при таком же проценте смертности, можно думать, что в Москве погибло около 300 000–350 000 человек. Однако нужно учесть, что многие убежали из города, поэтому число умерших в самой Москве было значительно меньше.

Брикнер писал: «Можно думать, что более половины населения столицы сделалось в продолжение 4 и 5 месяцев добычей морового поветрия»^[127].

Эпидемия свирепствовала не только в Москве, но и во всей стране, главным образом в центральной части ее. Однако приводимые в официальных документах цифры настолько малы, что не могут даже считаться приблизительными. По «Актам историческим» на Руси погибло всего 23 250 человек, а между тем, в одной лишь Коломне умерло более 10 000. С. М. Соловьев^[128], указал следующие цифры смертности от этой эпидемии в различных русских городах: в Костроме умерло 3247 человек; в Нижнем Новгороде – 1836 человек; в Троицком монастыре и подмонастырных слободах – 1278; в Торжке умерло 224 и осталось всяких людей 686; в Звенигороде умерло 164 и осталось с женами и детьми всего 197; в Кашине умерло 109 и осталось 300, в уезде умерло 1539 и осталось 908; в Твери умерло 336 и осталось 388; в Туле умерло 1808 и осталось 760 мужского пола; в Переяславле-Рязанском умерло 2583 и осталось 434; в Угличе умерло 319 и осталось 376; в Суздале умерло 1177 и осталось 1390; в Переяславле-Залесском умерло 3627 и осталось 939 и т. д. Насколько точны и верны эти цифры, сказать трудно. Но если судить даже по ним, то лишь в 11 небольших городах умерло от чумы около 13 000 жителей. Сколько же их умерло на всей Руси! Судя по этим цифрам, смертность от чумы колебалась от 30 % до 85 %. Следующие цифры^[129] позволяют, конечно, сугубо приблизительно вычислить процент смертности от чумы в отдельных русских городах и уездах:

Данные, относящиеся к уездам. очень скудны и, наверное, далеко не полны, а поэтому на их основании трудно сделать какие-либо выводы.

Судя по приведенным цифрам, в Торжке смертность была значительно выше, чем в уезде, в Звенигороде смертность в городе и уезде была почти одинакова, в Кашине же имелось обратное соотношение. Трудно предположить, чтобы заболеваемость и смертность в уездах были ниже, чем в городах, так как условия жизни населения в уездах были едва ли лучше.