История эллинизма - [5]

Дальнейшая судьба исторического понятия "эллинизм" определяется не только изначальным недоразумением, за которое Дройзен, как было сказано, лично не может нести ответственности, но также и переменой значения этого понятия у самого Дройзена. Этот термин встречается у него впервые в одном из писем 1831 г. в историко-религиозной -связи. [18] Там он просто отождествлен с явлением антропоморфизма и, стало быть, мало что говорит о позднейшем своем употреблении. В "Александре" (1833 г.) слова "эллинистический" и "эллинский" во многих местах употребляются как простые синонимы. Там, где понятие эллинизма употреблено в смысле переноса греческого элемента на чужое, оно (это понятие) не расстается со своим греческим качеством. В противоположность этому, мы бы сказали, упрощенному, сугубо греческому восприятию эллинизма в книге об Александре, во введении к позднейшей "Истории эллинизма" (1836-1843 гг.) сильнее уже подчеркнут вклад отдельных восточных народов: сколь много культур соединялось с греческой, столь много видов и эллинизма является на поверхность. В отношении эллинизма речь теперь идет в принципе не столько о переносе греческихужл и форм на чужую почву, сколько о результате многоразличного обменного процесса.

Р. Лакёр, проследивший развитие этого исторического понятия у Дройзена, свел его к тому положению, что дройзеновский эллинизм в его "Истории эллинизма" более ориентализирован, чем в книге об Александре. [19]

Согласно взгляду Дройзена, этот процесс открыл поход Александра, хотя он сам признает, что по смерти Александра Великого поначалу, в течение примерно трех десятилетий, началось обратное движение и что процесс культурного обмена получил полное развитие лишь позднее. Исполнение первоначального замысла "Истории эллинизма", как это виделось Дройзену, т. е. истории направленного на возникновение христианства обмена культур, потребовало бы обработку исторического процесса начиная с Александра, по крайней мере, до времени Августа. До этого, однако, дело не дошло по причинам как внешнего, так и внутреннего порядка. В появившемся в 1836 г. первом томе "Истории эллинизма" Дройзен обрисовал время диадохов вплоть до 277 г., в опубликованном в 1843 г. втором томе - время эпигонов до 220 г., но он так и не продолжил своего исторического обзора за эти пределы.

Внешняя причина этого заключалась в приглашении Дройзена на историческую кафедру в Киль, что с 1840 г. столкнуло его с совершенно новыми задачами и проблемами. Дройзен отвернулся теперь, как он писал, от глупой, обветшавшей древности. [20] Он был вовлечен в политические завихрения борьбы с Данией и. таким образом, оказался в русле новой истории. В 1846 г. он опубликовал свои лекции об освободительных войнах, в 1851/52 г. - трехтомную биографию Йорка и, наконец, до своей смерти в 1884 г. - 14 томов "Истории прусской политики", доведенной до 1756 г. В этом ряду больших исторических трудов появившееся в 1877/78 г. второе издание "Истории эллинизма", насчитывавшей теперь три тома, поскольку она включила в себя и историю Александра Великого, представляло как бы возврат к начальным временам. Даже и теперь Дройзен не расширил своего изложения, однако во многих местах, как было уже показано на примере Александра Великого, были расставлены новые акценты. В первом издании сильнее выступала историко-религиозная струя. Так, во введении к тому, опубликованному в 1843 г., говорится: "Самое большее, чего смогла достичь древность собственными силами, было падение язычества". Очевидно, что процесс взаимного смешения и проникновения религиозных форм, который мы привыкли обозначать как синкретизм и который сам Дройзен именовал теокрасией, был подчеркнут им как своего рода предуготовление христианства. Во втором издании, в котором прежняя оценка столетий после Александра сохранила, в принципе, свою силу, напротив того, гораздо сильнее была подчеркнута неразрывная связь эллинистического развития с македонской монархией Филиппа II и Александра Великого. Для собственно Греции было подчеркнуто значение объединения под македонской гегемонией, а на Востоке была высоко оценена роль нового государственного комплекса, сложившегося под македонским началом на территории древней Персидской державы, а также явившаяся результатом этого новая система политического равновесия.

О существенных предпосылках этой перемены центра тяжести речь уже шла выше. Но, возможно, еще более важным по своим последствиям было то, что "История эллинизма" Дройзена даже и теперь осталась как бы открытой и незавершенной. Поскольку он сам, по его собственным словам, мог заниматься лишь теми личностями и периодами, которые его интересовали в наибольшей степени, позднейшие явления в эллинистической культуре, в особенности ее отношения с Римом, оказались вне поля его зрения. Ему было важно высказать общий принципиальный взгляд, но именно поэтому его трактовка эллинизма по существу осталась в таком состоянии, которое делает возможным и даже требует дальнейшего развития.

В своем понимании эллинизма Дройзен распространил явление смешения греческих и восточных начал с языковой сферы на всю культуру, и это более широко понятое состояние сделал уже знаком целой эпохи, превратив его, таким образом, в понятие некоего хронологического единства. Эллинизм мог теперь обозначать то временное пространство, в котором происходило явление означенного смешения; иными словами, это понятие стало теперь обозначением временных рамок как послеклассической греческой истории, так и восточной истории после разрушения Персидской державы. И эта концепция может быть еще более расширена, если шире охватить элементы смешения, т. е. если на место Востока поставить вообще все негреческое. С этой точки зрения понятие эллинизма может быть употреблено далее для обозначения распространения и смешения греческой культуры с местными элементами также и в Западном Средиземноморье, о чем, впрочем, сам Дройзен никогда и не помышлял. Более того, в конечном счете вся римская история и культура могли бы быть подведены под такое понятие эллинизма.