История эллинизма - [4]

За этими вводными предложениями следует поразительное утверждение, что "уже первый день истории разделил народы Запада и Востока для вечной вражды и вечного же стремления к примирению". В этот процесс включена и деятельность "юного героя". А завершается введение следующим заявлением: "Все ту же борьбу неустанно повторяют столетия за столетиями; все тот же страх гонит народы Азии на Запад, все то же стремление направляет страны Запада к Святому Гробу, к сокровищам Голконды, к исчезнувшему золоту Алтая; во всеоружии силы и хитрости, дикости и образования, веры и знания, массы и мысли подходят к барьеру все новые и новые народы, и лишь пределы их силы отличают их. Уже гнездится Азия в сердце Европы, уже Европа взламывает ворота глубинной Азии, - и кто может угадать будущее? Но однажды если будет решена последняя развязанная с Запада и Востока борьба, тогда снова наступит начальный покой и молчание, и история устремится по новому пути".

Разумеется, Дройзен сам не выдержал в дальнейшем своем повествовании чрезмерный пафос этого введения. Тем не менее вся работа в целом послужила апофеозу Александра, что навлекло на Дройзена справедливое нарекание в отсутствии критики и почти заставило забыть, что эта книга возникла в результате самой обстоятельной работы с источниками. Когда сорок лет спустя, в 1877 г., Дройзен издал своего "Александра" вторым изданием, этот труд выглядел существенно иначе. Преувеличение было снято, общая историческая рефлексия, которая в первом издании развертывалась с безмерной полнотой, отступила теперь на задний план. Более справедлив был Дройзен теперь и в оценке противодействий и самих противников Александра. Вводный гимн был зачеркнут, вместо него книга открывалась во втором издании кратким, но ставшим знаменитым высказыванием: "Имя Александра означает конец одной всемирной эпохи и начало новой".

Как это ни парадоксально, но надо заметить, что уже с самого начала Дройзену больше было дела до этой новой эпохи, нежели до Александра, который как будто дал ей лишь начальный толчок. [13] Тем самым мы подходим к дройзеновскому определению эллинизма. Уже в начале 30-х годов XIX в. Дройзен был занят проблемами птолемеевского Египта, и уже в 1830 г. в письме к Гейдеманну он выражал намерение написать историю времени после Александра (Hellenika meta tous peri А1ехапс1гоп), [14] другими словами, историю того времени, когда, по-видимому, птолеме-евский Египет должен был занять господствующее положение. Мотив, побуждавший его к этому, обнаруживается уже в одном из тезисов к докторской диссертации, которую он защитил в 1831 г. [15] Это было положение о том, что греческая религия ближе стояла к христианству, чем иудейская, и поэтому время после Александра интересовало Дройзена именно ввиду такой перспективы. Иными словами, он не рассматривал более эти столетия с позиции классической Греции, но становился на почву культуры, сформированной как греческими, так и восточными силами, - культуры, которую он называл эллинизмом и которую он, по существу, с самого начала связывал с возникновением христианства.

Этот взгляд также в своей основе не был оригинальным, ибо уже у Гердера встречается положение, значение которого было оценено лишь позднее, но которое в зародыше уже заключает всю программу Дройзена. Оно гласит: "Мы заметили, что эллинизм, т. е. более свободный, смешанный уже с понятиями других народов образ мышления иудеев, пролагал путь к возникновению христианства". [16] С этой точки зрения примечательным было то, что Дройзен при выборе и истолковании своего ключевого понятия эллинизма исходил, подобно Гердеру, из недоразумения, разделявшегося современными ему филологами и теологами. Так как понятие Hellenistai в "Деяниях апостолов" (6, 1) противопоставлено понятию Hebraioi, то в то время держались мнения, что словом Hellenistai обозначались те, кто говорил на смешанном языке - что-то между греческим и еврейским, и что вследствие этого греческий язык Нового Завета, проникнутый еврейскими элементами, может обозначаться как эллинистический. Вслед за этой первой принципиальной ошибкой Дройзен перенес явление смешения с языковой области на всю сферу культуры, причем одновременно зона, противоположная греческой, была расширена с еврейского на весь восточный ареал.

Между тем давно установлено, [17] что сами греки первоначально под словами hellenizein и hellenismos понимали нечто совсем другое. Глагол hellenizein в основном своем значении означал просто "говорить по-гречески", и это сразу исключает какое-либо смешение чужого элемента с греческим. У Аристотеля значение этого слова еще более заострено, означая "говорить на чисто греческом языке", и подчеркивает отличие, во-первых, от негреческого языка, а во-вторых, от нечисто греческой речи, т. е. означает говорить на собственно греческом наречии. Историко-языковое развитие, которое здесь можно уловить, позднее вылилось в так называемый аттицизм, который возвел аттическую речь в ранг чисто греческой и тем самым практически узурпировал традицию hellenismos в том смысле, как его понимал Аристотель.