История «демократической контрреволюции» в России - [2]

. Свое большинство в Советах, в органах местного самоуправления, во многих солдатских комитетах, в руководстве ряда профсоюзов меньшевики и эсеры, гордо именовавшие себя «революционной демократией», использовали прежде всего для того, чтобы отказаться от власти и вручить ее буржуазии. Руководители эсеро-меньшевистского блока вступили в переговоры с ее лидерами, образовавшими 27 февраля Временный комитет Государственной думы, который видел свою задачу в том, чтобы «водворить порядок в Петрограде», иными словами, подавить революцию. Однако задача эта оказалась невыполнимой. О размахе движения и степени изоляции свергнутого правительства говорит признание видного монархиста В. В. Шульгина. «Если бы у нас был хоть один полк, на который мы могли твердо опереться, и один решительный генерал, — сетовал он, — дело могло бы обернуться иначе. Но у нас ни полка, ни генерала не было… И более того — не могло быть…»[9]. Убедившись в тщетности своих попыток, так как войска исполняли только приказы Петроградского Совета, в руках которого находилась реальная власть, буржуазия вынуждена была примкнуть к революции с тем, чтобы пробраться к власти и повернуть события в нужном ей направлении. Это стремление буржуазных политиков встретило полную поддержку у эсеро-меньшевистских лидеров, которые 1 марта на заседании исполкома Петроградского Совета добились, чтобы Временному комитету Государственной думы было поручено формирование правительства.

Соглашение между Исполкомом и Комитетом предусматривало осуществление некоторых демократических преобразований, однако оно отнюдь не затрагивало коренных интересов буржуазии. Боясь «отпугнуть» ее, эсеры и меньшевики согласились с тем, что в программе Временного правительства ни слова не было сказано об осуществлении требований масс о 8-часовом рабочем дне, о передаче земли крестьянам. Мир был обещан после доведения войны «до победного конца», а пока провозглашалась «верность союзническим обязательствам». Все это вполне устраивало и российскую, и иностранную буржуазию. Недаром американский посол Френсис с восторгом сообщал своему правительству: «Революция удачна и находится в надежных руках»[10].

Мало того, по требованию Милюкова, лидера ставшей правящей партии кадетов — главной буржуазной партии, под давлением эсеро-меньшевистского руководства, Петроградский Совет принял специальную декларацию о том, что правительство создано с его участием и является законной властью, которую должны признавать все граждане.

Так вожди «революционной демократии» добровольно отдали власть кадетам и октябристам^[11], которые сами, по свидетельству того же Милюкова и меньшевика Суханова, были удивлены, когда им преподнесена была Власть людьми, фактически имевшими полную возможность взять ее в свои руки в качестве представителей пролетариата и крестьянства. Поведение мелкобуржуазных лидеров вполне соответствовало характеристике К. Маркса, который писал, что часто у «демократических представителей» мелкой буржуазии «оглушительная увертюра, возвещающая борьбу, превращается в робкое ворчание, лишь только дело доходит до самой борьбы; актеры перестают принимать себя всерьез, и Действие замирает, спадает, как надутый воздухом пузырь, который проткнули иголкой»^[12].

Сговор с Временным комитетом Государственной думы вовсе не являлся просчетом или ошибкой тех или иных эсеро-меньшевистских лидеров. Этот шаг выражал занятую ими в революции политическую линию. Свою политику уступок буржуазии эсеры и меньшевики объясняли тем, что условия для социалистической революции в России еще не созрели и «революционная демократия» не готова к взятию власти. «Власть, идущая на смену царизма, должна быть только буржуазной. Трепова[13] и Распутина должны и могут сменить только заправилы думского „прогрессивного блока“, — писал меньшевик Суханов. — На такое решение необходимо держать курс. Иначе переворот не удастся и революция погибнет», поскольку рабочий класс представляет «реальную силу классовой борьбы, но не реальную силу государственной власти». Отрицая возможность установления диктатуры пролетариата, меньшевики особо подчеркивали, что власть должна принадлежать не одному классу, а носить коалиционный характер. «Русская история еще не смолола той муки, из которой будет испечен пшеничный пирог социализма, — заявлял Г. В. Плеханов, — …пока она такой муки не смолола, участие буржуазии в государственном управлении необходимо в интересах всей страны, а стало быть в интересах самих трудящихся». Он видел залог успеха революции в «соглашении тех двух классов, совокупные усилия которых одинаково нужны, при нынешних конкретных условиях, для экономического обновления России».

Лидеры эсеров свое стремление к коалиции с буржуазией также пытались оправдать ссылками на то, что только в коалиции, «в сотрудничестве с несоциалистическими элементами», в объединении «всей демократии на общей основе» заключается якобы спасение России. Они заявляли о необходимости «союза всех партий путем взаимных уступок», ибо «социализм в России слишком молод и обязательно провалится с треском, если попытается сам встать у государственного руля», и предлагали «урезать социальную программу» до пределов, не препятствующих «реальной коалиции» всех классов. Подтверждая добровольность отказа от власти, руководители эсеров категорически отрицали возможность другого решения вопроса.