История афинской демократии - [47]

В то же время афиняне приступили к грандиозному предприятию – к возведению так называемых Длинных стен, которые должны были соединить город Афины с гаванями Фалерской и Пиреем. Афины, сильные и непобедимые на море, должны были сделаться неприступными с единственной слабой своей стороны – с суши; вторжение врага в Аттику не должно было грозить опасностью им. Впоследствии ясно обнаружилось все значение этих Длинных стен: они стали оплотом, знаком независимости и силы Афинского государства и афинской демократии; олигархи и друзья Спарты ненавидят их; Лисандр спешит разрушить их, Конон восстанавливает. Такое предприятие, как постройка Длинных стен, было, в сущности, дальнейшим развитием идей Фемистокла. Но не все афиняне сочувствовали этому предприятию; немало было и недовольных. К числу их принадлежали и кровные аристократы, которым не нравились столь тесная связь и соприкосновение с Пиреем, с его обычными обитателями, матросами, торговцами и рабочим людом; и все те, кто стремился к миру с греками, так как постройка Длинных стен ясно говорила, что не со стороны персов ждут Афины опасности, а со стороны врагов своих в самой Греции; и сельские жители, землевладельцы, боявшиеся, что теперь, в случае вторжения неприятеля, их имения, да и они сами, будут преданы на произвол врага, между тем как городское население, чувствуя себя в безопасности за Длинными стенами, будет равнодушно смотреть на их разорение; наконец, в особенности недовольна была партия крайних олигархов, искавшая себе опоры в Спарте, готовая предать в ее руки родной свой город, лишь бы подавить ненавистную демократию, и теперь видевшая, что ее надежды должны исчезнуть.

Впрочем, надежды олигархов оживились, когда в Среднюю Грецию явились спартанцы. Изменники вошли с ними в сношения. В битве со спартанцами при Танагре (457 г.) афиняне потерпели неудачу. Но никогда, казалось, Афины не были так могущественны, как после этой неудачи при Танагре. Именно тогда сфера их влияния – можно сказать, непомерно – расширяется и их могущество достигает своего апогея: афиняне заканчивают Длинные стены, принуждают Эгину сдаться, распространяют свою гегемонию на Беотию и – что характерно и что противоречило их обыкновению – вступают там в союз с партией аристократической, так как она тяготилась господством Фив.

Внутри самих Афин теперь уж не было разлада. Неудача при Танагре, близкая опасность со стороны внешнего врага, сплотила афинян. Аристократы, возмущенные предательскими планами крайних олигархов, тем теснее примкнули к демократам. Ввиду опасности, грозившей родине, приходилось отложить на время внутренние распри и счеты между собой. Сам Перикл выступил с предложением возвратить Кимона из изгнания раньше срока. Он пошел навстречу народным желаниям, и изгнанник Кимон возвратился в Афины. Но прежним авторитетом и обаянием он уже не пользовался.

По-видимому, и гегемония на суше должна была перейти к афинянам. Но торжество их не могло быть прочным. Задачи, за которые брались они, превышали их силы; лихорадочно-напряженная деятельность не могла слишком долго длиться. И вот, действительно, наступает реакция. В Египте афинян после шестилетней войны постигает страшная катастрофа. В Греции они тоже стали испытывать неудачи. Очевидно, силы афинян были надломлены, по крайней мере временно; обе стороны были утомлены войной, и при посредстве Кимона между Афинами и Пелопоннесским союзом заключается пятилетнее перемирие на условиях status quo.

Как только в Греции война прекратилась на время, мы тотчас видим Кимона снова во главе флота, действующим против Персии. Он направляется к Кипру, к обладанию которым так давно уже стремились афиняне. Это была последняя экспедиция Кимона. Он умер во время нее, среди того дела, которому посвятил лучшие годы своей жизни. Именно к этому времени (449 г.) приурочивают обыкновенно посольство Каллия в Сузы и заключение так называемого Кимонова, или Каллиева, мира (конечно, кто верит в существование подобного мира). Мы не будем останавливаться на этом старом и все еще спорном вопросе. Можно считать лишь несомненным установление известного modus vivendi, фактического более или менее мирного положения, прекращение наступательных действий с той и другой стороны. Вообще борьба с Персией сама собой, неминуемо, должна была утратить свой острый характер. Она не могла уже вестись с прежним воодушевлением и напряжением. Это не была уже борьба за существование Греции; опасность со стороны Персии для греков уменьшилась, если не совсем миновала: противоположность между миром греческим и персидским стала несколько сглаживаться.

Силы Аттического государства казались тогдашнему его вождю, Периклу, недостаточными для одновременной борьбы и с Персией, и с Пелопоннесом. «Что Перикл поступал правильно, удерживая афинские силы в Греции, – говорит Плутарх, – это доказали последовавшие затем события», именно отпадение Беотии, восстание Эвбеи, измена Мегар, вторжение спартанцев. От Беотии, где гегемония афинян не имела корней, где они вступили в неестественный союз с аристократами и при Коронее потерпели поражение, пришлось отказаться; Эвбея была вновь покорена Периклом, а со Спартой, после того как удалось без сражения достичь удаления спартанского войска, заключен был Тридцатилетний, или Периклов, мир (445 г.), по которому Афины отказались, в сущности, от гегемонии на суше – от владений в Элладе, вне Аттики, за исключением некоторых пунктов, и оба союза, Афинский и Пелопоннесский, взаимно признали друг друга: афиняне не должны были принимать в свой союз союзника спартанцев, а спартанцы – афинского. Обе стороны условились, что несогласия и недоразумения между ними должны разрешаться путем третейского суда. Так стара идея мирного суда и посредничества при международных столкновениях!