История афинской демократии - [35]

Некоторой коррективой при жребии служила докимасия, или «испытание», которому подвергался каждый кандидат на какую бы то ни было должность. Впрочем, это «испытание» касалось не способностей лица или его пригодности для данной должности, а его жизни, его поведения и нравственных качеств, равно как его формальных прав. Например, кандидату в архонты предлагались вопросы: кто его отец и дед и из какого дема? кто его мать и бабка и из какого дема (от архонта требовалось гражданство, по меньшей мере, в третьем колене)? чтит ли он Аполлона Патроя (Отцовского) и Зевса Геркея (Оградного, хранителя домашнего очага)? есть ли могилы предков и где они? хорошо ли обращался с родителями? исполнял ли военную службу и нес ли финансовые повинности? и т. д. В таком же роде была докимасия и при замещении других должностей. Чуть не вся жизнь кандидата могла подвергнуться подобному «испытанию»… Быть должностными лицами могли афинские граждане не моложе 30 лет. Для занятия некоторых должностей – архонтов, казначеев – требовался особый, более высокий ценз. По закону феты вообще не имели права занимать должности; это Солоново установление, оказывается, никогда не было формально отменено даже впоследствии, при полном торжестве демократии. Аристотель говорит, что и в его время, когда у желающего подвергнуться жеребьевке для занятия какой-нибудь должности спрашивали (при докимасии), к какому классу он принадлежит, то ни один не скажет, что он фет (Ath. Pol., 7). Но на практике закон обходился, и в IV в., хотя Солонов закон, по которому казначеи должны быть из пентакосиомедимнов, оставался еще в силе, но в действительности, по свидетельству того же Аристотеля (Ath. Pol., 47), занимать эту должность мог всякий, избранный по жребию, даже и очень бедный. Запрещалось два раза занимать одну и ту же должность, за исключением военных, на которые можно было выбирать одно лицо несколько раз, даже из года в год, и отчасти должности булевта: членом Совета 500 можно было состоять дважды в течение жизни. Булевты подвергались докимасии перед советом, решение которого первоначально имело окончательную силу, впоследствии же допускалась апелляция в суд, дикастерий; архонты должны были подвергаться двойной докимасии – и перед советом, и перед судом, а все прочие должностные лица – только перед последним.

Все должностные лица подлежали контролю, а по окончании срока службы должны были давать отчет в своих действиях; впоследствии, если дело касалось финансовой стороны, то отчет сдавался перед коллегией логистов (причем, во всяком случае, окончательное решение принадлежало суду), а во всем остальном – перед коллегией эвфинов. До сдачи отчета нельзя было быть избираемым на другую должность, отлучаться из страны и свободно распоряжаться своим имуществом.

Эпоха борьбы с персами была тем моментом, когда создались Афины, которые мы видим и в Периклов век. Тогда окончательно определилось направление всей дальнейшей истории их; тогда они вступили на новый путь, которым потом лишь продолжали идти. Тут начало всех последующих явлений, характеризующих афинскую историю V в., – морского могущества Афин, их гегемонии, их чистой демократии. На новую стезю направил их среди опасности со стороны врага гений Фемистокла.

Фемистокл не принадлежал к верхнему слою тогдашней афинской аристократии. Он – человек «новый». Отец его был не из очень знатных; мать – не афинянка, а чужестранка. Фемистокл, следовательно, – не чистокровный афинянин и с точки зрения строгого афинского права должен был считаться даже незаконнорожденным. Не отличался он и образованием. Он сам говорил о себе, что петь и играть на кифаре не учился, но сделать государство великим и богатым умеет. О Фемистокле и его реформатской деятельности, столь важной для Афин, источники говорят, в сущности, очень мало. Зато они сообщают много анекдотов, бросающих тень на него. Редко какая другая личность в греческой истории вызывала такую страстную ненависть врагов. Каких только обвинений не взводили на Фемистокла, – то в излишней расточительности, то в скаредности, то в удивительном коварстве; но особенно подчеркивали его непомерное честолюбие, корыстолюбие, неразборчивость в средствах. Лишь один историк древности вполне оценил значение личности Фемистокла. Это – Фукидид. Он отмечает, как отличительную черту Фемистокла, силу природных дарований, прирожденный проницательный ум, благодаря которому, даже при отсутствии образования, тот мог предусматривать будущее, способность немедленно найтись среди всевозможных обстоятельств, руководить всяким делом, быстро изобретать надлежащий план действий (I, 138). По творчеству мысли, по смелости замыслов Фемистокл является одним из замечательнейших деятелей Эллады. Он, по словам Фукидида (I, 93), первый отважился сказать, что следует держаться моря. Он укрепил Пирей, устроил в нем военную гавань, создал афинский флот и превратил Афины в морскую державу.

Начало деятельности Фемистокла в этом направлении относится, может быть, еще ко времени до Марафонской битвы, к концу 90-х гг.[88] Мы не знаем, какое участие принимал Фемистокл в событиях 80-х гг., в тогдашней борьбе, в ряде остракизмов, в реформе 487/86 г. Известно только, что лишь в 483/82 г. удалось Фемистоклу осуществить давно задуманный план – организовать флот. Поводом послужила уже давно тянувшаяся война с Эгиной, воочию показывавшая афинянам всю необходимость иметь свой флот, а средства дали доходы с вновь открытых рудников в Маронее, которые отданы были в аренду. По рассказу Аристотеля (Ath. Pol., 22), когда в архонтство Никомеда (или Никодема) открыты были рудники в Маронее и государство от их разработки получило доход в 100 талантов, причем некоторые советовали народу поделить их, согласно тогдашнему обыкновению, то Фемистокл этому воспротивился и, не говоря, на что намерен употребить деньги, побудил афинян дать их взаймы 100 самым богатым гражданам, каждому по таланту, с тем, что если сделанное им употребление этих денег понравится, то издержки будут приняты на счет государства, а если нет, то деньги должны быть возвращены взявшими их взаймы; на таких условиях будто бы построено было 100 триер, каждым по одной, и на этих триерах афиняне сражались против варваров во время Саламинской битвы. Конечно, совершенно невероятно, чтобы народ согласился раздать такую сумму, не зная, на что, или чтобы богатые афиняне рискнули взять на себя постройку кораблей без народного постановления. В основе этого анекдотического рассказа лежит, вероятно, тот факт, что постройка 100 триер возложена была на 100 наиболее состоятельных граждан в виде общественной повинности, «литургии», причем каждому было выдано на это по таланту, и в случае удовлетворительного исполнения корабль принимался, а в противном случае требовалось возвратить деньги.