История абдеритов - [113]

От произведения к произведению Виланда античный материал в них пополнялся новыми историческими сведениями, становился все более достоверным. Если в ранних произведениях и в первой редакции «Истории Агатона», в сценах «Диалогов Диогена Синопского» персонажи еще довольно абстрактны и окружающая их обстановка условна, то впоследствии Виланд очень заботился о том, чтобы изображаемый в его романах древнегреческий мир выглядел достоверно до мелких подробностей. В статье Виланда «Об идеалах греческих художников» («Uber die Idйale der griechischen Kunstler», 1777) древние греки были лишены ореола идеальной нации. Расцвет их культуры объяснялся как стадия, через которую может пройти любой народ. Виланд расходился во мнениях с Винкельманом, первым пропагандистом античного искусства в Германии.[410] Винкельман идеализировал древний мир. Он первый указал на непреходящее значение древнегреческой культуры для немецкого демократического искусства. Но он видел в этой культуре образец, к которому следует стремиться. Позиция Виланда сближалась с точкой зрения Лессинга и Гердера на достижения античности как на результат определенных исторических и национальных обстоятельств, неповторимых в своей конкретности. Однако Виланд в полном согласии с мнением Винкельмана указал в упомянутой статье на то, что республиканский строй древнегреческих городов способствовал творчеству античных художников, которые, как он писал, «располагали большей свободой наблюдать прекрасные предметы, предоставлявшиеся им природой и их временем, чем это когда-либо могли делать художники новейшие».

Насколько глубоко разбирался Виланд в философских учениях древности, видно из беседы Демокрита с соотечественниками в I книге «Истории абдеритов». Огромная начитанность писателя в литературе о философии и религиозных верованиях античной эпохи отразилась и в других его романах – «Тайная история философа Перегрина Протея» («Geheime Geschichte des Phiiosophen Peregrinus Proteus», 1791), «Агатодемон» («Agatodаmon», роман о философе Аполлонии Тианском, 1799), «Аристипп и некоторые из его современников» («Aristipp und einige seiner Zeitgenossen», 1801).

Подобно другим современным ему деятелям немецкой культуры, от Винкельмана до романтиков, подобно великим веймарцам – Гете и Шиллеру, Виланд смотрел на античный мир, сопоставляя его с европейской жизнью последней трети XVIII и начала XIX столетия. Связь древности с текущим днем наполняла виландовскую Элладу движением и красками. Особенность же воспроизведения древнегреческого мира у Виланда заключалась в постоянном лукавом подтексте, когда читателю время от времени намекали на присутствие в повествовании элемента мистификации, на возможность понять текст иносказательно. Рецензируя в 1772 г. «Золотое зеркало», Гете писал о романах Виланда: «Это были нравы восемнадцатого столетия, но только перенесенные в страну греков или в страну фей».[411]

Поэтому представление о Виланде как писателе, замкнувшемся в своем кабинете, в окружении старых книг, было ошибочным. Это была тоже своего рода бытовая и литературная мистификация, роль отшельника, намеренно избранная Виландом после переселения в Веймар. В 1772 г., после того как не осуществился план переезда в Вену под покровительство Иосифа ІІ, писатель принял предложение веймарской герцогини Анны-Амалии и взял на себя обязанности воспитателя двух ее сыновей. Необременительная должность, давшая Виланду титул надворного советника и пожизненную пенсию, позволяла вести сравнительно независимый образ жизни. Материальная независимость литератора была в то время в Германии очень редким случаем, и Виланд знал ей цену. Он и жилище свое постарался перенести подальше от суеты города и герцогского двора, купив в 1797 г. небольшое имение Османштедт, в семи километрах от Веймара. Это имение оставалось местом его пребывания до конца жизни.[412] Там Виланд завещал и похоронить себя, как бы утвердив за собой право на независимость и после смерти.

Сдержанное отношение Виланда к любопытствующим посетителям его дома, жилища знаменитого писателя, выразительно передал H. M. Карамзин в «Письмах русского путешественника». Под датой 21 июля 1789 г. Карамзин записал: «Вчера два раза был я у Виланда, и два раза сказали мне, что его нет дома. Ныне пришел к нему в восемь часов утра и увидел его. Вообразите себе человека довольно высокого, тонкого, долголицего, рябоватого, белокурого, почти безволосого, у которого глаза были некогда серые, но от чтения стали красные – таков Виланд. Желание видеть вас привело меня в Веймар, – сказал я. „Это не стоило труда!“ – отвечал он с холодным видом и с такою ужимкою, которой я совсем не ожидал от Виланда».[413] Лишь после разговора с молодым русским литератором писатель несколько смягчился. Эта сцена напоминает ситуацию, изображенную в десятой главе I книги «Истории абдеритов» (Демокриту досаждают непрошенные гости), и подобные же эпизоды из I книги «Аристиппа», связанные с Сократом.

Сопротивляясь, как его герой – Демокрит, попыткам отвлечь его внимание от литературных занятий, Виланд отстаивал свое достоинство выходца из третьего сословия, живущего собственным трудом, и самостоятельность своих общественных позиций. В это время Виланд – ведущий журналист Германии, издатель и деятельный участник основанного им журнала «Немецкий Меркурий» («Der Teutsche Merkur»), выходящего с 1773 г. (в 1790–1810 годах – под заглавием «Новый немецкий Меркурий»). В журнале обсуждались не только литературные, но и политические вопросы, волновавшие Европу. Виланд самым внимательным образом следил за событиями во Франции. За несколько дней до даты, поставленной в записках Карамзина, в Париже пала Бастилия. Естественно, в такое время Виланд опасался доверительных бесед с незнакомыми людьми.