Историк - [225]

ГЛАВА 77

«Я провел там три недели, в Лебене и в монастыре, обыскивая скалы и лес вместе с местной полицией и командой, вызванной из Парижа. Мои родители прилетели во Францию и проводили часы с тобой: кормили, играли, катали в коляске по городу — думаю, что они делали все это. Я заполнял анкеты в медлительных тесных кабинетах. Я вел бесполезные телефонные разговоры, подыскивая французские слова, способные выразить важность своей потери. День за днем я обшаривал лес у подножия обрыва, иногда в обществе равнодушных детективов, иногда наедине со своими слезами.

Сперва я хотел только увидеть Элен живой, идущей мне навстречу с ее привычной суховатой улыбкой, потом смирился с горькой полунадеждой увидеть ее разбитое тело где-нибудь на скалах или в кустах. Если бы отвезти тело домой или в Венгрию, думалось мне иногда, — хотя как я мог попасть в советскую Венгрию, оставалось неразрешимой загадкой, — если бы сделать что-нибудь для нее, похоронить, покончить с этим и остаться наедине с моим горем. Я ни за что не признался бы себе, что есть еще одна причина увидеть ее тело: убедиться, что она действительно умерла, что мне не придется исполнять для нее тот горький долг, который мы исполнили для Росси. Почему мне не удается найти тело? Иногда, особенно по утрам, мне казалось, что она просто упала, что она никогда не оставила бы нас по собственной воле. Тогда мне удавалось поверить, что она нашла невинную природную могилу где-то в лесу, пусть даже мне никогда не найти ее. Но к полудню мне вспоминались уже только ее депрессии, ее странное уныние.

Я знал, что буду горевать о ней всю жизнь, но потеря тела была для меня пыткой. Местный врач прописал мне успокаивающее, которое я принимал на ночь, чтобы уснуть и набраться сил для новых поисков назавтра. Когда полиция перешла к другим делам, я искал в одиночку. Случалось, я находил среди деревьев другие останки: плиты, смятые трубы, обломок горгульи — упавшей вниз, как упала Элен? На монастырских стенах было несколько горгулий. Наконец отец и мать убедили меня, что нельзя продолжать так без конца, что надо на время вернуться в Нью-Йорк, что я всегда могу вернуться и продолжить поиски. Французы известили полицию по всей Европе: если Элен жива, уговаривали меня, кто-нибудь обязательно ее найдет. В конце концов я сдался не их уговорам, а самому лесу, космической крутизне скал, непролазным зарослям, рвавшим в клочья мою одежду, ужасающей высоте и толщине стволов, молчанию, обступавшему меня, стоило остановиться на минуту.

Уезжая, я попросил аббата помолиться за Элен у дальнего края двора, там, откуда она прыгнула. Он провел настоящую службу, собрав всех монахов, поднимая один за другим священные предметы — меня не интересовало, что это за предметы, — и его голос звучал так торжественно, что уже не казался голосом. Мать с отцом стояли рядом со мной. Мать утирала слезы, а ты ерзала у меня на руках. Я держал тебя крепко. Я почти забыл за эти недели, какие мягкие у тебя волосы, как сильны твои отбивающиеся ножки. Главное, ты была жива, ты дышала мне в подбородок, и твои маленькие ручки ласково обнимали меня за шею. Когда я вздрагивал от рыданий, ты тянула меня за волосы, хватала за ухо. Прижимая тебя к себе, я поклялся, что постараюсь вернуться к жизни, хоть к какой-то жизни».

ГЛАВА 78

Мы с Барли сидели, уставившись друг на друга через россыпь открыток, написанных моей матерью. Они, как и отцовские письма, обрушив на меня гору сведений, мало что прибавили к пониманию настоящего. И только одно горело у меня в мозгу — даты. Она писала их после смерти.

— Он пошел в монастырь, — заговорила я.

— Да. — Барли кивнул.

Я сгребла открытки и переложила их на мраморную крышку туалетного столика, потом откопала в сумке и опустила в карман ножны с маленьким серебряным кинжалом.

— Идем.

Барли удивил меня, наклонившись и поцеловав в щеку.

— Идем, — согласился он.

Дорога в Сен-Матье оказалась длиннее, чем помнилось мне, и к тому же пыльной и жаркой, несмотря на приближающийся вечер. В Лебене не было такси — по крайней мере, мы их не увидели, — так что мы пошли пешком и быстрым шагом миновали распаханные склоны. Дальше начинался лес, и дорога быстро стала забирать вверх, к вершине. Мы вступили в лес, под ветви олив и сосен, среди которых возвышались могучие дубы, как под своды собора; здесь было сумрачно и прохладно, и мы невольно понижали голос, обмениваясь редкими фразами. Мое возбуждение усиливалось голодом — мы не дождались даже обещанного метрдотелем кофе. Барли снял свою легкую кепочку и утирал ею лоб.

— Она не могла выжить после такого падения, — сквозь ком в горле выговорила я.

— Не могла.

— Отец никогда не задавался вопросом — по крайней мере, в письмах, — не столкнул ли ее кто-то…

— Верно. — Барли нахлобучил шапочку на голову. Некоторое время я молчала. Все было тихо» кроме звука наших шагов по неровному асфальту — здесь дорога еще была вымощена. Мне не хотелось говорить, но слова сами подступали к горлу.

— Профессор Росси писал, что самоубийца подвергает себя опасности превратиться в… превратиться…

— Я помню, — просто сказал Барли.