Истории замка Айюэбао - [119]

У Шаюань не уступал:

— У людей всего одна жизнь, они могут и не дожить до окончания вашего «процесса». Испорчена вода, отравлен воздух, которыми они живут, весь гонорар уходит в ваши карманы; о какой справедливости тут может идти речь? К слову, о равноценном обмене и о компенсации человеческой жизни: извините и вы меня за откровенность, но, чтобы за всё расплатиться, вам не хватит и целого состояния корпорации, перемноженного в несколько десятков и даже сотен раз!

Чуньюй Баоцэ встал:

— Корпорация вносит свой вклад в государственные дела; да, налоги, которые мы платим, — это тоже вклад, это конкретные деньги!

— Банк ссужает вам астрономические суммы, и это тоже конкретные деньги! Вам легко уладить дела с банком, а с налогами — и того проще! Довольно, господин Чуньюй, не будем влезать во всю эту путаницу со счетами, эти суммы в жизни не подсчитаешь, главное — интуитивно понимать, что к чему.

Уголки губ у Чуньюй Баоцэ задрожали; он уставился на этого тощего очкарика и не сразу нашёлся, что ответить. Одной рукой он схватился за поднимавшуюся и опускавшуюся грудную клетку, а другой потянулся за чашкой, которую передал ему У Шаюань. Принимая из его рук чай, председатель вдруг понял, насколько просчитался; соперник пробудил в нём гнев, и он почувствовал себя рыбёшкой, всплывшей на водную поверхность. Было бы намного лучше, если бы некоторые вещи У Шаюань услышал от большебрюхого… Он пожалел о сказанном, легонько покашлял и поднял голову:

— На чём мы остановились?

— На том, что я потряс красной тряпкой перед быком!

— Ха-ха, а ты остряк, дружище! Ты и не представляешь, какое удовольствие доставляет мне эта беседа. Наконец-то нашёлся тот, кто не боится сказать правду мне в лицо. Что я думаю о «Лицзинь»? Я не глупец. Наверное, я больше всех на свете люблю «Лицзинь» и в то же время ненавижу её. Я и мои компаньоны пролили немало крови и пота, создавая эту корпорацию, а сейчас я не могу с ней ужиться. Я хочу наконец жить собственной жизнью, и ты со временем поймёшь меня. Может, я один из тех, кто в будущем станет твоим близким другом, будет с тобой заодно. Ты прав, по некоторым счетам за всю жизнь не расплатишься, так давай оставим их в покое, поговорим о другом, поговорим о нас самих… — Чуньюй Баоцэ встал.

У Шаюань не сдвинулся с места.

Чуньюй Баоцэ похлопал себя по макушке, охнул и вышел за дверь. Подозвав хозяина, он попросил приготовить для них что-нибудь простенькое, заказал маринованный арахис и солёную рыбу, а к ним — бутылку водки.

4

За выпивкой они разговаривали мало. Вообще-то эту ядрёную местную водку ему пить не хотелось, зато У Шаюань охотно осушил две стопки — губы его лоснились. Чуньюй Баоцэ понял, что на душе у него тяжело и пьёт он, чтобы заглушить тяжёлые думы.

— Те, кто живёт у моря, любят выпить, притом предпочитают алкоголь покрепче, не правда ли? — спросил он.

У Шаюань кивнул:

— Раньше так и было. Сейчас жители побережья не так часто выходят в море и пить стали меньше.

Чуньюй Баоцэ сообразил, что речь идёт о сокращении улова в последние годы. Ему вспомнилось предложение Подтяжкина создать флотилию для рыбного промысла в открытом море, но сейчас он не стал ни о чём говорить.

— Я очень надеюсь, что ты сумеешь выкроить минуту в своей нескончаемой череде неотложных дел и прочтёшь мои неуклюжие сочинения. Там очень много моих сокровенных мыслей, которые мы могли бы потом обсудить.

Они чокнулись стопками. У Шаюань повторил:

— Конечно же, я внимательно ознакомлюсь с вашими талантливыми сочинениями, мне очень любопытно.

Чуньюй Баоцэ на радостях осушил свою стопку.

Бутылка водки была полностью распита, и её оказалось многовато. В окошко заглянуло бородатое лицо хозяина, который внёс в комнату целую гору лепёшек с кунжутом. Ни о чём больше не разговаривая, они принялись за лепёшки. Покончив с угощением, оба с раскрасневшимися лицами стали прощаться, стоя на ватных ногах. На пороге У Шаюань обронил:

— Хорошенько отдохните после обеда, а вечерком сходим к Оу Толань, чаю попьём.

От этих слов сердце Чуньюй Баоцэ учащённо забилось, он поддакнул и затем как можно аккуратнее затворил дверь. Он улёгся на одеяло и рассеянно забормотал: «Ты прочла? Ты прочтёшь? Я и во сне не мог представить себе, что когда-нибудь они будут лежать на твоём письменном столе…» С этими вопросами на губах он забылся сном.

Во сне он увидел белую яхту, скользившую по бирюзовой морской глади и поднимавшую вокруг себя гребешки волн. Он стоял на носу яхты, а рядом с ним стояла женщина в сиреневом платье; они держали друг друга под руку, и морской бриз развевал её чёлку. Какой прекрасный сон! Даже после пробуждения он ещё долго его смаковал. Было уже четверть четвёртого, и он больше не стал валяться в постели. Поднявшись, он умылся и сбрил слишком быстро отросшую щетину. Выходя из гостиницы, он вдруг подумал, что куртка на нём неприлично новая, но пришлось оставить как есть.

Чуньюй Баоцэ хотел позвать У Шаюаня, чтобы тот составил ему компанию. Он постучал в дверь, но никто не отозвался, и тогда он пошёл один. В этот час в деревне было ещё тихо, на улицах не было слышно голосов, и единственным звуком, нарушавшим тишину, был докучливый шум бульдозеров, отголоски которого долетали издалека. На крышу хижины впереди села белоснежная чайка, словно охраняя дом Оу Толань. Он поднял руку в знак приветствия, но птица не обратила на него внимания. Он постучал: сначала легонько, потом сильнее. Изнутри доносились голоса. Дверь открылась, женщина улыбнулась и вместо приветствия произнесла: «А!» Окутанный густым кофейным ароматом, У Шаюань грузно сидел у стола, как судно, пришвартованное на берегу. В руках у него была чашка.