Истории с небес - [5]

-- Такому работничку, как ты, ничего нельзя давать в руки! Посмотри, что ты наделал! Ты что, хочешь чтобы мы отправились на бал к Королеве босиком?

Мистер Хатчинсон принялся оправдываться и просить прощенья, но на этот раз пикси были неумолимы.

-- Ты говорил о нас, бесстыжий болтун, что мы "бесовские твари", потому что, якобы, не умеем работать! Но мы сделали всю тяжелую и грязную работу в твоем доме, не жалуясь и не прекословя. А вот ты -- ты и есть настоящая бесовская тварь, потому что умеешь работать только языком, и портишь все, к чему ни прикоснешься! Тебя нужно как следует наказать!

Мистер Хатчинсон упал на колени и стал умолять пощадить его.

-- Я вижу теперь, -- причитал он, -- как неправ я был! Все беды -- от моего длинного языка, которому я давал волю! Но теперь, обещаю, я буду следить за своими речами, и не позволю себе ни одного лишнего слова!

-- Разве можно верить людским обещаниям? -- презрительно сказали пикси. -- Нет уж, мы сами позаботимся, чтобы ты впредь не распускал язык! Отныне, как только ты захочешь поучать кого-нибудь, из твоего рта будет нестись лишь хрюканье и лай. А теперь проваливай, и радуйся, что так легко отделался!

Перед глазами мистера Хатчинсона вновь засверкало, в ушах зазвенело, а через несколько секунд он уже сидел в своем кресле, растерянный и оглушенный. С полчаса он приходил в себя, а потом отправился на кухню чтобы проверить, не привиделись ли ему эти необычайные приключения.

Едва он вошел туда, как зажмурился от нестерпимого сияния драгоценных камней в кухонном очаге. Пикси не стали отнимать у него этот дар, а может, самоцветы так мало стоили в их глазах, что они и вовсе не придали этому значения. Еще теплый хлеб лежал на столе, а бочка была полным-полна молока. Убедившись, что ему ничего не померещилось, мистер Хатчинсон запер дверь кухни, чтобы избежать расспросов слуг, и отправился в "Зеленый Лев" успокоить свои расстроенные нервы кружечкой портера.

Усевшись в уголке и прихлебывая душистый портер, мистер Хатчинсон почувствовал нестерпимое желание произнести свою всегдашнюю проповедь. Да и все посетители искоса посматривали на него, словно удивляясь, что это мистер Хатчинсон помалкивает. Мистер Хатчинсон встал, принял подобающий благообразный вид и заговорил... если, конечно, это можно так назвать. С уст его слетало лишь "хрю-хрю" и "гав-гав", а больше -- ни слова!

-- О! -- сказал кабатчик. -- Такая рань, а наш праведник уже надрался!

Мистер Хатчинсон, не помня себя от стыда, поспешно выскочил за дверь, и больше в "Зеленом Льве" его не видели.

С тех пор с мистером Хатчинсоном произошла разительная перемена, которой не могли нарадоваться его соседи. Он стал молчалив и тих, поучений от него больше никто не слышал, а когда ему задавали вопрос, относящийся к его прежним проповедям, отказывался даже заводить об этом разговор. Кроме того, он вновь занялся торговлей, поставив ее на самую широкую ногу -- ибо самоцветы пикси, вопреки обыкновению, так и не превратились в мусор и черепки.

История о барде Тириэле

Случилось это во времена, когда волшебство еще не покинуло мир, а песни ценились дороже золота. Тириэль был прославленным бардом, придворным певцом князя Эймрата. Немало песен сложил он, и некоторые поют до сих пор. А в мастерстве игры на лютне не было и нет ему равных. Но за этот дар заплатил он седыми волосами. Вот как это было.

Однажды солнечным весенним утром Тириэль, которому в ту пору минуло тридцать лет, задумчиво брел по лесу, прислушиваясь к пению птиц. Лес этот был велик и древен, и ходили про него разные смутные слухи. Тириэль забрел уже довольно далеко, из светлых дубрав -- в сумрачный ельник, когда до него вдруг донеслись дивные звуки. Сначала он подумал, что это поет какая-то незнакомая птица, но потом начал разбирать слова и понял -- так может петь только человек. Поспешив на голос, Тириэль увидел между деревьями просвет и вышел на заросшую бурьяном прогалину. Посредине ее лежал большой черный камень, похожий на древний алтарь, а рядом с ним стояла девушка и пела.

Песня ее была знакома Тириэлю -- в ней говорилось о королеве эльфов, влюбившейся в смертного, который отверг ее любовь. Тириэль долго стоял в тени дерева и слушал, все больше убеждаясь, что голоса прекраснее он не слышал никогда. В нем были и звон капели, и журчание говорливого потока, и щебет птиц, и серебристый шум березовой листвы. Тириэль подумал, что стоило жить только ради того, чтоб услышать такое чудо, а свое собственное пение он не мог вспоминать иначе, как со стыдом. И в сердце своем дал он клятву больше не петь никогда. Наконец, Тириэль шагнул вперед, и девушка, увидев его, смутилась и смолкла.

Она была очень худенькая и совсем молодая, на вид не старше семнадцати лет. У нее были черные волосы, серые глаза и ослепительно белая кожа, казавшаяся прозрачной. Одежда на ней давно превратилась в лохмотья, а взгляд был грустный и потерянный. Когда Тириэль приблизился, она сжалась в комочек, словно испуганный звереныш.

-- Не бойся, дитя! -- сказал Тириэль. -- Я услышал твое дивное пение, и оно поразило меня до глубины души. Я -- бард, и пение всю жизнь было моим ремеслом, но сегодня я понял, как мало умею. Прошу тебя, скажи мне, как твое имя?