Истории простых вещей - [46]

По наступлении века девятнадцатого страну захлестнула уже настоящая игромания. Играли все. Неудивительно, что тема карточной игры стала популярна и в литературе. Причем иногда со значительным мистическим уклоном, как в «Пиковой даме» Пушкина:

«…Направо легла дама, налево туз.

— Туз выиграл! — сказал Герман и открыл свою карту.

— Дама ваша убита, — сказал ласково Чекалинский. Герман вздрогнул: в самом деле, вместо туза у него стояла пиковая дама. Он не верил своим глазам, не понимая, как он мог так обдернуться. В эту минуту ему показалось, что пиковая дама прищурилась и усмехнулась…»

Появились и профессиональные игроки, причем — из высшего сословия, к тому же — нечистые на руку. При царице-матушке таковые были наперечет, а умением вовремя передернуть карту славился «старик» Державин. Позже шулеров стало значительно больше, что дало повод князю Петру Вяземскому отметить: «…карты нигде не вошли в такое употребление, как у нас. В русской жизни карты — одна из непреложных и неизбежных стихий». Все это нашло отражение в русской литературе. Вспомним хотя бы персонажей гоголевских «Игроков». Вот только Николай Васильевич, сам в карты не игравший, описывал в «Игроках», как и во многих других своих произведениях, не свой личный опыт, а то, о чем ему рассказывали люди знающие. Не исключено, что одним из рассказчиков был поэт-народолюбец Некрасов, и живший долгое время за счет карточной игры, и умевший вовремя с помощью шулерского приема сдать нужную карту.

Да что Некрасов! Сам Пушкин играл так увлеченно и страстно, что оставил после себя карточных долгов из общей суммы в 60 тысяч более половины. Лермонтов, однако, как гений сумрачный, в карты играл исключительно потому, что офицер не играть не мог, и переносил свои карточные фантазии на бумагу в «Маскараде» и «Тамбовской казначейше».

Но пожалуй, самым страстным игроком «золотого века» был Лев Толстой, и проигрывавшийся чаще в пух и прах, и, бывало, выигрывавший немалые деньги, но игравший всегда безукоризненно честно. Известен эпизод, когда, чтобы посветить нагнувшему за десятирублевой ассигнацией Афанасию Фету (упавшие на пол деньги поднимать считалось неприличным, они «уходили» обслуживающим господ лакеям), граф поджег от пламени свечи сторублевую купюру. Поэтому и проигрыш Николеньки Ростова Долохову описан с таким знанием дела, как и то, с какими трудами семейство Ростовых выплачивало бретеру долг чести.

Ловкость рук

Шулер, даже во времена золотого карточного века, был все-таки фигурой не очень распространенной. Но когда пришло время капитализма, шулер стал привычен как гул паровых машин. Не только в России. По всему миру. Причем профессионализм шулеров или, по современной российской терминологии — «катал», возрос настолько, что многие из них могли дать сто очков вперед самым знаменитым фокусникам. Недаром ходил анекдот, как на плывущем по Миссисипи пароходе встречаются два знаменитых шулера. Один предлагает сыграть и протягивает другому свою колоду. «Здесь не хватает одной карты!» — говорит тот, взвесив колоду на ладони. «Не может быть! — изумляется первый, забирает колоду и взвешивает ее в свою очередь. — Вы правы, сэр, не хватает девятки треф!»

Однажды автор этих строк, взятый в качестве «подсадного» на серьезную игру, где в его функции входило помимо «честной» игры на один карман еще и снабжение «основного» необходимой информацией по заранее оговоренной системе знаков, или «маяков», наблюдал нечто схожее. Тот, кого предполагалось обыграть, был с виду нежный, болезненный юноша с замотанным шарфом горлом. Юноша не удивился, что в игре будет участвовать третий. Не пресекал попыток «основного» передернуть. На чужой сдаче сидел прямо, поднося к глазам карты так, что даже сам мог видеть их только под определенным углом и — одним глазом. И по большей части пасовал. Зато на своей сдаче творил. Сдавал, что хотел, не только себе, но и двум своим неудачливым партнерам по игре. Это был тотальный, неуловимый контроль. Достижимый — это необходимо признать! — только годами изнурительных тренировок. Не помогала ни замена колоды, ни просьбы пересдать или переснять. Завороженным «основному» и «подсадному» (в просторечие — «мартышке») не оставалось ничего другого, как с тоской ждать окончания игры. После расчета юноша поблагодарил и предложил заходить еще. На улице «подсадной» попросил у «основного» рубль на порцию пельменей в кафе (ныне давно отсутствующем) на углу проезда Художественного театра и улицы Горького. «Основной» не дал: ему этот рубль был нужен на другой игре, он сбирался «обуть» какого-то заезжего «лоха» и вернуться вечером к юноше отыгрываться. Аргументы «подсадного», что, мол, отыграться не получится, не слышал. И вечером проиграл — уже в игре один на один — все. Буквально — все…

Как считают профессионалы не нам чета, настоящая азартная игра невозможна без хотя бы минимального обмана. Чтобы ни говорили сторонники игры «честной», нет ни одного игрока, который бы отказался посмотреть в чужие карты. А это уже отход от «честности». В таких играх все определяется по принципу «не пойман — не вор». Не поймал, проиграл — расплачивайся. Сам виноват! Вот если поймал, то выбор действий широк. Вплоть до удара канделябром. Впрочем, подавляющее большинство людей все-таки не любит проигрывать. Несмотря на толкуемое по Фрейду стремление к смерти. И уж тем более — не любит отдавать проигранное. Слова «карточный долг — долг чести» ныне почти повсеместно превратились только в слова.