Истории и теории одного Пигмалиона - [9]

Февраль подходил к концу, жали ячмень, весна щедро рассыпала вокруг свои свежие дары. Пигмалион чувствовал, как по всему его коренастому, крепкому, жилистому телу, достигшему вершины зрелости, разливаются ее живительные соки. Его склонная к меланхолии душа давно не слушала жадного зова тела, в котором она обитала. Ощущение этой двойственности угнетало его, и уже несколько лет он безразборно и с отчаянием отдавался разнузданным желаниям тела или гнетущим угрызениям и невнятному голосу души. Оба они редко, можно сказать почти никогда, не участвовали одновременно ни в торжествах и праздниках, ни в буднях и жалких стенаниях.

Нечто иное, невероятное и великое произошло с Отцом бога в дни последнего праздника Адониса. Случилось и кончилось. Как и почему это случилось, почему прошло и куда исчезло? Можно ли и как вернуть его и удержать, чтобы сохранить то же блаженство и в этом и в ином мире, и до скончания мира? Такими вопросами задавался бывший царь и вновь перебирал свежие воспоминания, сначала и до конца, не решаясь пуститься на поиски отлетевшего счастья.

Февральская луна висела в небе тоненьким серпиком, когда начались торжества в честь умирающего и вечно возрождающегося бога. Улицы Пафоса, а затем и путь к морю походили на колышущийся разноцветный сад, в котором были все те цветы и злаки, что по воле богов произрастали на кипрской земле. Женщины и гибкие, стройные девушки грациозно несли на головах корзинки и цветочные горшки, из которых слегка покачиваясь, выглядывали пшеница и розы, ячмень и анемоны, лук и левкои. К морю шествовал роскошный сад Адониса вместе с его статуями. Всему этому великолепию предстояло утонуть в море, умереть в нем, как умер его прекрасный Господин, Господь, — таково истинное имя этого бога.

Пигмалион, в котором никогда не могли ужиться царь и художник, остановился, отошел в сторону, чтобы полюбоваться садом Адониса, пока он не выплыл из города. В середине шествия он увидел девушку и, против его желания пропустить мимо себя весь божественный сад, ноги сами собой понесли его рядом. Теперь ему трудно вспомнить, что в ней всколыхнуло и околдовало его душу с первого взгляда. Может быть необычная для здешних мест светло-огненная копна волос, светлая кожа. Незаметно для него самого девушка напомнила ему о прародине. С первого взгляда художник, который впрочем, никогда в нем не дремал, открыл воплощенный, скульптурный образ апотропайос, истинно рыжей ярочки, которую Аполлон всегда жаждал получить в жертву. Загадочная тень, особенно выразительная под глазами, которую, вероятно, отбрасывала корзинка на голове, была будто оставлена невидимым облаком на небе. Может быть, мгновенное, но жгучее сходство с той женщиной, которой он очень давно, когда еще был молодым и неопытным, обладал в святилище Афродиты, — это был обязательный для молодого царя обряд сочетания с великой Матерью, с самой всерождающей утробой земли — откуда он унес чувственное воспоминание о том, что он сочетался священным браком с самой богиней Афродитой, которая где-то родила ему дочь.

Сколько раз с тех пор он вызывал образ богини любви и рождения, столько раз перед глазами его вставала именно эта женщина, которую он, как ни искал, больше не встречал. Искал не столько ее, сколько дочь, которую она родила. Это ей принадлежало право быть первой в роду, ей должно было выпасть наследство, а трон полагался ее мужу. А может, эта девушка — одна из бесчисленных его сестер, которыми до недавнего времени отец населял остров! Его заинтриговало, как и почему до сих пор он не заметил в городе самого прекрасного цветка в саду Адониса. Видимо, он расцвел совсем недавно, и потому у него не было времени его заметить!

Процессия достигла моря. Послышались первые притворные вопли и стенания. При бросании цветов и скульптур в море они должны достигнуть небес, должны быть подхвачены всеми, покуда не станут страшнее настоящих. Пигмалион наблюдал за девушкой, ее притворство было естественным, искренним. По всему было видно, что она верит только в ложь и это придавало ей особое очарование, какую-то гибкую, кошачью женственность. Она заметила, что за ней наблюдают, но ей не было нужды что-либо менять в своем поведении. И так было очевидно, что ее явно интересовало только производимое ею впечатление, а не то, что она делает. Порывистый и смелый, Пигмалион легко растолкал толпу и встал рядом с девушкой в ожидании верховного мига первого дня праздника.

Где-то уже начали сбрасывать свою ношу в море, со стенаниями и судорогами падать на берег, и высоко воздевая руки, петь дифирамбы. Пигмалион ждал ритуального танца рыжей ярочки, но девушка не спешила бросать свою корзинку. Одним махом Отец бога схватил ее с головы девушки, бросил подальше и первым бросился на землю в танце, напоминающем одновременно родильную горячку и фаллическое буйство. Девушка снисходительно смотрела, но вскоре сама схватилась за голову и заплакала так удручающе искренне, что все вокруг, игравшие в ту же искреннюю игру, начали бросать на нее взгляды. Пигмалион остановился и, предвкушая наслаждение, с удовольствием смотрел на эти движения, слушал этот голос, в котором ритуальный притворный плач вещал до самих небес об увядании и смерти, а телодвижения выразительно славили рождение и цветение.