Исторические происшествия в Москве 1812 года во время присутствия в сем городе неприятеля - [106]
В воскресенье утром наш двор заполнили демидовские мужики, – я приказал не препятствовать им войти, потому что все равно мы не были достаточно сильны, чтобы воспрепятствовать им ворваться, если бы они захотели это сделать силой. Около одиннадцати утра те, которые хотели убить меня в ночь с четверга на пятницу, а вместе с ними еще много других, вошли под предводительством писаря в мою комнату, и писарь сказал: «Мы пришли тебя прикончить – ничто тебя теперь не спасет, даже если будет еще десять взрывов, как тот в четверг, который избавил тебя из наших рук». Мой верный, милостивый Бог, который в продолжение моей необыкновенной жизни столько раз предоставлял доказательства своего чудесного, не заслуженного мною заступничества, и в этот момент даровал мне снова такое спокойствие духа и рассудительное мужество, что я смог ответить убийцам холодно и совершенно без страха: «Если есть Воля Божия на то, чтобы я был убит сейчас, и Вашими руками, и если Он допустит вас совершить это убийство, то я готов».
Писарь подошел ко мне, за ним и некоторые другие; и тут мимо нашего открытого окна проскакал сильный отряд казаков, и я закричал: «Караул!* Караул!»*, после чего несколько казаков тотчас подскочили к окну. Я закричал громко и требовательно: «Назад, убийцы! Не смейте трогать меня!» По мере того как казаки приближались к окну, мои убийцы стали убегать, тесня друг друга к дверям и на двор, – они кидались в свои телеги и быстро выезжали со двора. Никто из нас не думал о преследовании и задержании; но через несколько недель, когда порядок уже был совершенно восстановлен, некоторые из этих крестьян появились, бросившись мне под ноги, и просили меня не выдавать их властям. Пришел и писарь с перевязанным глазом, который сильно болел; он попросил у меня прощения и сказал: Бог наказал его, потому что теперь он, наверное, ослепнет – так больно голове и глазам. Боль началась уже в воскресенье, когда он появился у меня. Я дал ему воду для глаз, которую Бог благословил, и он потом еще раз приходил ко мне, чтобы принести свое искреннее раскаяние и непритворную благодарность.
Почти одновременно с этими казаками, которых Бог привел, чтобы спасти мне жизнь, – едва четверть часа после ухода убийц – полицейский драгун привез печатное распоряжение майора полиции Гельмана[522], чтобы все собственники или управляющие домами, к которым попадет это распоряжение, немедленно явились к г-ну майору в обозначенном им доме на Тверской, чтобы сообщить, в каком состоянии находятся дома, где они проживали до сих пор. Я отправился немедленно, и когда меня попросили сообщить о состоянии Демидовского дома, г-н майор Гельман сказал мне: «Раз вы смотрели за этим домом до сих пор, пока французы были в городе, то будете и далее отвечать за него, а если с ним приключится пожар или какое иное несчастье, вас повесят на входной двери». «В таком случае я лучше сегодня же покину дом», – ответил я. «Это невозможно, – возразил майор, – если вы за ним смотрели при французах, то уж для русских должны тем более».
Я видел необходимость этой строгой меры – ибо это было сказано не мне одному, а всем присутствующим, кто имел дом или надзирал за ним; поэтому я попросил по-немецки г-на майора позволить мне запереть ворота дома и поставить охрану. Прежде всего, чтобы воспрепятствовать проникнуть туда демидовским крестьянам, потому что от них я мог ожидать всего, даже поджога дома. Он позволил мне это и обещал свою защиту против любого насильственного вторжения в мое жилище.
Удивительно, как быстро г-н майор Гельман установил полный порядок в обширной Москве, хотя в его распоряжении по прибытии было лишь немного драгун полиции и казаков. Демидовским крестьянам с тех пор приходилось худо, хотя я и не подавал на них никакой жалобы. Куча награбленного ими была конфискована законными властями, многие попали в тюрьму и получили наказания, потому что несколько раз в деревнях, где они жили, устраивали обыски; а я уже замечал выше – неправедно приобретенное добро не шло никому на пользу. Для меня это тяжелое время испытаний имело бесценные и благие последствия, которые продолжаются до сего дня, и, уповая на милосердие Христово, продлятся в вечности. Аминь.
Alexander M. Martin
Summary:
Johannes Ambrosius Rosenstrauch and His Memoir of 1812
Johannes Ambrosius Rosenstrauch, whose German-language memoir of Napoleon’s occupation of Moscow is here published for the first time, lived a colorful life. He was an emigrant and a religious convert, and at various times he was a barber, an actor, a freemason, a merchant, a pastor, and a Pietist writer. He witnessed the waning years of the Holy Roman Empire and the invasion of Holland and Germany by revolutionary France, and then spent his last 31 years in St. Petersburg, Moscow, and present-day Ukraine.
In 1835, shortly before his death, he wrote down his memories of the events in occupied Moscow in 1812. The memoir served two functions: it was a vivid first-hand account – alternately suspenseful, dramatic, melancholy, and humorous – of a decisive moment in the Napoleonic Wars; and it was an aging man’s meditation on the role of Divine Providence in shaping the course of his own life. As an account of the war, the memoir speaks for itself, but its deeper layers of meaning remain opaque unless one knows the author’s personal history. The concrete biographical information contained in the memoir is vague and elliptical. Hence the introductory section of the present book provides a study of Rosenstrauch’s life, of which the following is an English-language summary.
В последние годы почти все публикации, посвященные Максиму Горькому, касаются политических аспектов его биографии. Некоторые решения, принятые писателем в последние годы его жизни: поддержка сталинской культурной политики или оправдание лагерей, которые он считал местом исправления для преступников, – радикальным образом повлияли на оценку его творчества. Для того чтобы понять причины неоднозначных решений, принятых писателем в конце жизни, необходимо еще раз рассмотреть его политическую биографию – от первых революционных кружков и участия в революции 1905 года до создания Каприйской школы.
Книга «Школа штурмующих небо» — это документальный очерк о пятидесятилетнем пути Ейского военного училища. Ее страницы прежде всего посвящены младшему поколению воинов-авиаторов и всем тем, кто любит небо. В ней рассказывается о том, как военные летные кадры совершенствуют свое мастерство, готовятся с достоинством и честью защищать любимую Родину, завоевания Великого Октября.
Автор книги Герой Советского Союза, заслуженный мастер спорта СССР Евгений Николаевич Андреев рассказывает о рабочих буднях испытателей парашютов. Вместе с автором читатель «совершит» немало разнообразных прыжков с парашютом, не раз окажется в сложных ситуациях.
Из этой книги вы узнаете о главных событиях из жизни К. Э. Циолковского, о его юности и начале научной работы, о его преподавании в школе.
Со времен Макиавелли образ политика в сознании общества ассоциируется с лицемерием, жестокостью и беспринципностью в борьбе за власть и ее сохранение. Пример Вацлава Гавела доказывает, что авторитетным политиком способен быть человек иного типа – интеллектуал, проповедующий нравственное сопротивление злу и «жизнь в правде». Писатель и драматург, Гавел стал лидером бескровной революции, последним президентом Чехословакии и первым независимой Чехии. Следуя формуле своего героя «Нет жизни вне истории и истории вне жизни», Иван Беляев написал биографию Гавела, каждое событие в жизни которого вплетено в культурный и политический контекст всего XX столетия.
Автору этих воспоминаний пришлось многое пережить — ее отца, заместителя наркома пищевой промышленности, расстреляли в 1938-м, мать сослали, братья погибли на фронте… В 1978 году она встретилась с писателем Анатолием Рыбаковым. В книге рассказывается о том, как они вместе работали над его романами, как в течение 21 года издательства не решались опубликовать его «Детей Арбата», как приняли потом эту книгу во всем мире.
В 1769 году из Кронштадта вокруг всей Европы в Восточное Средиземноморье отправились две эскадры Балтийского флота Российской империи. Эта экспедиция – первый военный поход России в Средиземном море – стала большой неожиданностью для Османской империи, вступившей в очередную русско-турецкую войну. Одной из эскадр командовал шотландец Джон Элфинстон (1722–1785), только что принятый на русскую службу в чине контр-адмирала. В 2003 году Библиотека Принстонского университета приобрела коллекцию бумаг Элфинстона и его сыновей, среди которых оказалось уникальное мемуарное свидетельство о событиях той экспедиции.
«Вы что-нибудь поняли из этого чертова дня? — Признаюсь, Сир, я ничего не разобрал. — Не Вы один, мой друг, утешьтесь…» Так говорил своему спутнику прусский король Фридрих II после баталии с российской армией при Цорндорфе (1758). «Самое странное сражение во всей новейшей истории войн» (Клаузевиц) венчало очередной год Семилетней войны (1756–1763). И вот в берлинском архиве случайно обнаруживаются около сотни писем офицеров Российско-императорской армии, перехваченных пруссаками после Цорндорфской битвы.
В составе многонациональной Великой армии, вторгшейся в 1812 году в Россию, был и молодой вюртембергский лейтенант Генрих Август Фосслер (1791-1848). Раненный в Бородинском сражении, он чудом выжил при катастрофическом отступлении Наполеона из Москвы. Затем Фосслер вновь попал в гущу военных событий, был захвачен казаками и почти год провел в плену в Чернигове. Все это время он вел дневник, на основе которого позже написал мемуары о своих злоключениях. До нашего времени дошли оба текста, что дает редкую для этой эпохи возможность сравнить непосредственное восприятие событий с их осмыслением и переработкой впоследствии.