Исторические новеллы - [43]
— Ты устал, сынок… Отдохни трошки. Отдохни хоть один миг.
Рев рвется из груди верзилы-палача. Плеть вываливается из его окоченевших рук. Он, словно повергнутый неизъяснимой силой, падает к ногам старика-мученика, обливаясь покаянными слезами.
В замешательстве поднялись со своих мест часовые и зеваки. А на губах умирающего уже застыла последняя улыбка сострадания и прощения.
В Марбурге
Пер. М. Драчинский
Синагога на улице Фазаненштрассе в Берлине, разгромленная во время «Хрустальной ночи» (9 ноября 1938 г.).
Профессору теологии Иоханнесу Фромме, невысокому круглому человеку, в чьих светлых жидких волосах седина была незаметна, было уже под семьдесят. Маленькие поросячьи глазки сидели глубоко под выдающимся лбом с густыми бровями. Жесткость характера несколько смягчал возраст.
В первое время после прихода к власти того человека профессор Фромме остерегался высказывать свое мнение о новом учении, явившемся его народу в грохоте грома и сверкании молний. Ученого беспокоили «еврейские» места в его сочинениях, но благодаря нацистскому толкованию, которое сделали друзья и ученики (некоторые из которых сами сделались профессорами), положение его не пошатнулось. Через несколько лет он уже и сам верил, что написанные им книги по теологии, определяющие мистический опыт в его тончайших нюансах, проповедуют силу, натиск и господство избранной расы, дотоле обделенной и униженной жесткой агрессивностью тех, кто реальной силой не обладает.
Еще до начала войны из Марбурга были изгнаны все евреи, за исключением одной старухи, нашедшей приют у своей подруги, генеральской вдовы, не позволявшей ей выходить из дому; двух сирот, усыновленных в двух очень порядочных домах; и Соломона Рабинова, талантливого ученого восточно-европейского происхождения, некогда ученика Германа Коэна, а после смерти великого философа — в течение многих лет научного консультанта Фромме как по иудаике, так и по другим вопросам. Он был остроумен, а его феноменальная эрудиция признавалась всеми. До новой власти друзья, за исключением тактичного Фромме, не раз предлагали ему креститься, что позволило бы ему получить кафедру.
На это Рабинов обычно отвечал:
— Детей у меня, благодарение Всевышнему, нет. Научная работа дает мне кусок хлеба. Богатство и почет не имеют ценности в моих глазах, — так что же даст мне крещение? Мне уже пятьдесят. Жена на год младше меня. Пусть нам дадут лишь спокойно дожить остаток дней.
По ходатайству сената (некоторые были против, но из уважения к Фромме отступили) Рабинову разрешили жить на окраине в уединенном двухкомнатном доме, расположенном в заброшенном саду и скрытом от людских глаз высоким забором. Его даже не лишили мизерного жалованья, которого его жене хватало на покупку лишь части продуктов, полагавшихся им согласно карточной системе.
Фромме не допускал мысли о какой-либо возможности продолжения работы над своими высоконаучными книгами, изобилующими цитатами, без помощи Рабинова. Не раз он делился этим своим мнением с женой, и та, исполненная благодарности к ассистенту своего восхитительного мужа, время от времени посылала служанку к жене Рабинова с «чем-нибудь», что оставалось на кухне. Профессор хвалил ее за это.
Но вот, после угроз, провокаций и пограничных столкновений, грянула война. Душа профессора затрепетала. Ему было ясно, что зло, словно выпущенный из клетки зверь, ворвалось в мир. Мобилизация его внуков, — одного в Берлине, другого в Гамбурге, — усилила его страхи. Но чудесные победы на востоке и западе и удачное устройство внуков вдали от фронта (через связи в верхушке партии) убедили его в том, что «и увидел Господь, что это хорошо», как сказано в Писании. Добро нисходит в мир посредством ужасов, рационально не объяснимых.
В нем проснулось желание выпустить новое, расширенное и исправленное, издание своей, написанной рафинированным слогом и с тончайшим вкусом, книги «Путь веры», отрицающей то христианство, которое было порождением иудаизма, и выводящей его из незамутненных древних аспектов, возрожденных новым временем.
Местное гестапо не могло успокоиться. Вновь вышел приказ об изгнании старухи, живущей у вдовы, и на этот раз энергичное сопротивление старой генеральши ей не помогло. Средь бела дня изможденную женщину выволокли на улицу, подняли и кинули в кузов машины. С тех пор о ней не было ни слуху ни духу. Двоих сирот крестили их попечители, и они остались на месте, несмотря на гестапо.
Рабинова не трогали, хотя Фриц, племянник профессорской жены, работающий в гестапо, намекал своей тетке, что еврея не будут выносить в городе слишком долго, его место с остальными евреями — в концентрационном лагере. Фриц не утаил от профессора, какой их ждет там конец, но профессор твердо потребовал прекратить разговор на эту тему.
И вот был дан приказ о депортации.
Он был дан в тот самый день, когда Рабинов наконец оправился от тяжелого гриппа. Профессор Фромме не видел его уже десять дней и, соскучившись, хотел даже отправиться навестить больного. Но жена пригрозила, что запрет дверь на ключ: в его возрасте ему только инфлюэнцы не хватало!
