Историческая неизбежность? Ключевые события русской революции - [113]

В 1991 г. политика эволюционировала от другой исходной точки, однако пришла к тому же. Экономические и политические модели, которые начали внедрять реформаторы 1991 г. – рыночная экономика и либеральная демократия, – были западными моделями. Очевидным было намерение сделать Россию частью Запада. Горбачев неоднократно упоминал «общий европейский дом».

Однако верх снова взяли российские шаблоны. При хаосе и деморализующей обстановке 1990-х либеральная демократия в России не могла действовать, а переход к рыночной экономике сопровождался социальной катастрофой и обнищанием населения. Этому сопутствовал ряд «унижений», которые Россия претерпела от Запада (в первую очередь расширение НАТО), результатом чего стал быстрый подъем русского национализма. Власть вынуждена была искать на него «русский» ответ. Она возродила православную религию, сделала упор на патриотизм и все более твердо противостояла (в особенности в Грузии и на Украине) тому, что теперь считала хищными посягательствами Запада.

Обе революции – и в 1917, и в 1991 гг. – были совершены под знаменем общечеловеческих ценностей, однако в конце концов обрели некоторые очень традиционные российские черты. В обоих случаях внешняя политика России после первоначального радикального потрясения вернулась на свой привычный путь. Основными движущими силами вновь стали ярко выраженный национализм, боязнь доминирования Запада и решимость защитить российские сферы влияния. После больших надежд 1991 г. Западу непросто к этому привыкнуть, и хотелось бы понять, мог ли результат быть иным.

Г. Авторитарный импульс

Четвертая очевидная параллель между 1917 и 1991 гг. видится в том, что в обоих случаях сильное общественное движение, нацеленное на демократизацию России, привело страну, после периода первоначального хаоса, к авторитаризму. История 1917 г. подробно описана в главах этой книги. Я уже говорил о том, что, хотя большевизм не был неизбежным результатом хаоса 1917 г., его вероятной альтернативной могла быть не демократия, а какой-то другой (вероятно, правый) авторитарный режим. Демократическая традиция в России была слишком слаба, а демократические политики слишком незрелы для того, чтобы преодолеть кризис. Диктатура (необходимость которой обсуждали еще до падения Николая II) почти несомненно показалась бы необычайно привлекательной.

В годы, последовавшие за 1991-м, как во втором акте пьесы Беккета, все та же драма была разыграна в более размытой форме. Распад Советского Союза оставил усеченную Россию в состоянии разброда в обществе, экономического коллапса, гражданской войны (в Чечне), с зачаточными правительственными институтами. Одно ключевое отличие 1991 г. состояло в том, что Ельцин, как напрямую избранный президент, имел демократическую легитимность, которой не хватало Временному правительству 1917 г. Но даже несмотря на это, его заставили участвовать в серии очень сомнительных экспериментов (например, послать танки на парламент в 1993 г. и «купить» выборы в 1996-м) для того, чтобы удержаться у власти. Так была проложена дорога для преемника Ельцина – Владимира Путина (выбранного с расчетом на то, что он станет «российским Пиночетом»). Последовало внедрение все более жестко регулируемой системы управления с подчиненной прессой, жестким ограничением деятельности оппозиции и фальшивыми выборами.

Следует подчеркнуть одну особую общую черту событий 1917 и 1991 гг. В обоих случаях после восстания государственные органы безопасности взяли на себя главную роль в последующем управлении страной. Критики революции 1991 г. впоследствии заявляли, что отсутствие «люстрации» – чистки «старой гвардии» – сделало возвращение авторитарного государства почти неизбежным. Но трудно представить себе более полномасштабную люстрацию, чем ту, что имела место в 1917 г., однако авторитаризма (и это мягко сказано) избежать все равно не удалось.

Конечно, не стоит на основе событий 1917 и 1991 гг. делать вывод, что Россия в известной степени обречена на авторитаризм. Однако очевидно, что размеры страны, ее неуправляемость и отсутствие демократических традиций создают серьезные препятствия на пути функционирования репрезентативного правительства. А учитывая недавнюю российскую историю, можно понять предпочтения русского народа, регулярно выявляющиеся посредством опросов общественного мнения: «порядок» лучше «свободы».

VI. Чему мы научились

Революция 1991 г. стала полным отказом от наследия 1917-го. Одними из самых символичных ее моментов было свержение толпой памятника Дзержинскому у штаб-квартиры КГБ в Москве и неожиданное решение жителей города, который с 1924 г. назывался Ленинградом, переименовать его в Санкт-Петербург. Казалось, что Ленин умер. Следующие несколько лет стали «концом истории» – в мире доминировали США, и даже те немногие страны, которые называли себя коммунистическими, начали либерализацию экономики, что заставило многих ожидать того же и в политике.

Революцию 1917 г. можно рассматривать как событие, ключевое для дальнейшего хода истории, однако оказавшееся тупиковым, как это было с империей инков. В самом деле, один из основных уроков, извлеченных из революции, негативный. Мы усвоили, что революции не работают. Сложно представить себе, что марксизм когда-либо вернется. Революция испытала его как историческую теорию, и эксперимент потерпел неудачу. Диктатура пролетариата не привела к коммунистической утопии, результатом стала еще худшая диктатура. Потерпел неудачу и соответствующий рецепт экономического управления. Сегодня ни один из серьезных экономистов не будет рассматривать тотальное право собственности государства как путь к экономическому процветанию. У рыночной экономики, несомненно, есть свои недостатки, и после экономического кризиса 2008 г. работы Карла Маркса ненадолго вошли в список бестселлеров нехудожественной литературы во Франции, однако один из уроков, извлеченных из коммунистического эксперимента, состоит в том, что в большинстве аспектов рыночная экономика работает лучше государственной. С 1991 г. стремление уйти от социализма стало безоглядным.