Истоки - [18]
Тогда Беранек улегся наконец на пол у дверей. Вытянулся на узком местечке, как некогда на лавке в конюшне. И будто колеса мирной брички застучали по знакомой сухой дороге, заговорили с ним знакомым языком. Не знал Беранек, что это уже стучали под ним стальные колеса.
Поезд бежит-бежит, переговаривается со стальными рельсами — бодро, неутомимо, как мельница позади знакомого гумна…
В черных окошках товарных вагонов мерцали июньские звезды, шел аромат от полей и лесов, порой залетали в вагоны клочья дыма и часто заглядывали то верхушка черного дерева, то любопытный станционный фонарь.
Лейтенант Крипнер повернулся на бок.
— Also Friede, definitiv [64], — вздохнул он.
Томан, под влиянием бурно нахлынувшего чувства, закрыл ему рот ладонью. Но стальные колеса под ними уже подхватили улетевшее слово, возвестили во весь голос:
— Мир, мир, мир, мир…
Вслед за стальными колесами пустилось сумасшедшее сердце. Оно обгоняло их в бешеной радости, и на каждом скачке взрывалось невероятным:
— Мир, мир, мир!..
8
Когда невзгодам приходит конец, с наслаждением вспоминаешь о том, как они начинались.
Капитан через голову выбрасывает из окна обгоревшую спичку и делает первую затяжку, вспоминая о начале войны.
Это было недавно и кажется теперь непохожим на правду. А началось, как внезапный пожар знойным полднем, вспыхнувший разом во всех концах города. Бесчисленные экстренные выпуски газет разжигали волнение и энтузиазм на истомленных улицах Вены. Ротационные машины захлебывались под напором событий. Не поспевали за ними. Их далеко обогнали официанты в ресторанах и кафе. За утренним и послеобеденным кофе, за вечерними кружками пива они доверительно сообщали взбудораженным клиентам то, чего не успевали изрыгнуть ротационные машины. У официантов всегда были наготове последние новости. Самые свежие. Самые сенсационные.
Капитану теперь вспомнился один такой послеобеденный час.
Революция в России!
Петроград в огне!
Царь арестован собственным народом!
Капитан усмехается тому, как тогда в кафе разразилось стихийное:
— Урраа!
И тому, как люди в военном торопились допить свой кофе, будто опасаясь, что они опоздают к триумфальному вступлению в Петроград.
Ярки с представления о прошлом, которые не давали уснуть капитану, хотя царство ночи еще длилось, широким, светлым потоком катились, заливая горькую действительность, в беспредельное будущее. Будущее было как море после бури. Оно означало возвращение к счастливому равновесию. Означало встречи в знакомых, таких теперь милых сердцу, родных гарнизонах, где все начнется сначала. «И тогда не много останется кадровых офицеров…»
Неотступное удовлетворение от этих мыслей сглаживало даже горизонты настоящего, причем с такой победоносной силой, что эта беззастенчивая неотвязность ложилась бременем на совесть.
Тщетно.
Навстречу веселым колесам шел день. По пятам ночи улетал обезглавленный дым. Могучая река земли неслась и крутилась, уносила деревья, деревни, станции. Станции подбегали всегда в вихре и грохоте, мелькали в золотом рассвете за проснувшимися окошками.
Ночь похоронила войну. Могучая река земли намывала над нею курган. Могучая река мира и безопасности: земля, небо, воды и ветер без края…
Капитан постепенно различал спящих.
Присутствие этих подчиненных ему людей, вчера еще столь смущавшее, сегодня делало теплыми и надежными стенки вагона. Большинство из них он знал уже по фамилиям.
Рядом с ним спал лейтенант Гринчук, галициец [65], которого он вчера полушутя, полувсерьез назначил, своим адъютантом, потому что Гринчуку легче ориентироваться и договариваться в этой чужой стране. Адъютант этот, правда, весь пропах хлебной сыростью галицийских хат и своими мужицкими челюстями ужасающе коверкает армейский немецкий язык, хотя и очень старается. Зато среди русских солдат и польского населения он, в своих широких казенных брюках, держится самоуверенно и ловко, и твердо выпирает в этой среде его угловатый выдающийся подбородок.
За Гринчуком лежат два обер-лейтенанта, которым оставили местечко на капитанских нарах из уважения к их званию и возрасту. Первый из них — совершенно лысый ополченец Кршиж, окружной судья откуда-то из Моравии. Капитан познакомился с ним еще вчера, в казарме. Кршиж сидел тогда рядом с капитаном на шинели, усыпанной хлебными крошками, и разговаривал скупо, с неприветливой резкостью, хотя глаза его, даже когда он хмурился, были полны доброты.
Второй, у дальней стенки, был из земского ополчения. У него сутулая спина чиновника и массивное брюхо любителя пива. По-немецки он говорит безукоризненно и столь же безукоризненно произносит, представляясь, свою чешскую фамилию — Грдличка. Разговаривая с капитаном, он как-то по-штатски стесняется и предпочитает заменять слова жирной улыбкой.
На противоположных нарах, ногами к капитану, спит беззаботным сном тонкий лейтенант с перевязанной головой. Эта повязка сделала его самой заметной личностью в вагоне. У него университетское образование и титул доктора [66], каковое обстоятельство он сумел с ненавязчивой самоуверенностью возвестить всем еще вчера, при первом же знакомстве. От этого благосклонность капитана к нему явно возросла. Капитан стал обращаться к этому лейтенанту по-товарищески просто: Du, Doktor
Жестокой и кровавой была борьба за Советскую власть, за новую жизнь в Адыгее. Враги революции пытались в своих целях использовать национальные, родовые, бытовые и религиозные особенности адыгейского народа, но им это не удалось. Борьба, которую Нух, Ильяс, Умар и другие адыгейцы ведут за лучшую долю для своего народа, завершается победой благодаря честной и бескорыстной помощи русских. В книге ярко показана дружба бывшего комиссара Максима Перегудова и рядового буденновца адыгейца Ильяса Теучежа.
Повесть о рыбаках и их детях из каракалпакского аула Тербенбеса. События, происходящие в повести, относятся к 1921 году, когда рыбаки Аральского моря по призыву В. И. Ленина вышли в море на лов рыбы для голодающих Поволжья, чтобы своим самоотверженным трудом и интернациональной солидарностью помочь русским рабочим и крестьянам спасти молодую Республику Советов. Автор повести Галым Сейтназаров — современный каракалпакский прозаик и поэт. Ленинская тема — одна из главных в его творчестве. Известность среди читателей получила его поэма о В.
Автобиографические записки Джеймса Пайка (1834–1837) — одни из самых интересных и читаемых из всего мемуарного наследия участников и очевидцев гражданской войны 1861–1865 гг. в США. Благодаря автору мемуаров — техасскому рейнджеру, разведчику и солдату, которому самые выдающиеся генералы Севера доверяли и секретные миссии, мы имеем прекрасную возможность лучше понять и природу этой войны, а самое главное — характер живших тогда людей.
В 1959 году группа туристов отправилась из Свердловска в поход по горам Северного Урала. Их маршрут труден и не изведан. Решив заночевать на горе 1079, туристы попадают в условия, которые прекращают их последний поход. Поиски долгие и трудные. Находки в горах озадачат всех. Гору не случайно здесь прозвали «Гора Мертвецов». Очень много загадок. Но так ли всё необъяснимо? Автор создаёт документальную реконструкцию гибели туристов, предлагая читателю самому стать участником поисков.
Мемуары де Латюда — незаменимый источник любопытнейших сведений о тюремном быте XVIII столетия. Если, повествуя о своей молодости, де Латюд кое-что утаивал, а кое-что приукрашивал, стараясь выставить себя перед читателями в возможно более выгодном свете, то в рассказе о своих переживаниях в тюрьме он безусловно правдив и искренен, и факты, на которые он указывает, подтверждаются многочисленными документальными данными. В том грозном обвинительном акте, который беспристрастная история составила против французской монархии, запискам де Латюда принадлежит, по праву, далеко не последнее место.