Истоки контркультуры - [61]

Нелегко сказать, кто несет ответственность за увлечение молодежи психоделиками. Реклама наркотиков началась еще во время сан-францисского ренессанса, и сейчас имя тем, кто к ней присоединился, – легион. И все же среди них выделяется фигура Тимоти Лири – пропагандиста, апологета и первосвященника психоделических идеалов. Если задаться целью найти тех, которые больше всего проталкивали статус психоделиков как тотальной автономной культуры, именно Лири окажется самым ярым фанатом этой кампании. Он бы, пожалуй, даже оскорбился, если бы его не выделили.

Примечательно и весьма подозрительно, как Лири пришел к своему недолгому, но значительному влиянию на молодежную культуру шестидесятых. В начале шестидесятых его охотно публиковали как пионера психоделических исследований[167], и лишь когда ученая карьера Лири потерпела неудачу (его уволили из Гарварда в 1963 году), а сам он дважды не поладил с законом о запрете наркотиков, он вдруг сделался самопровозглашенным культовым свами. Сложно не увидеть «случайной» связи между неприятностями с законом (по одному обвинению Лири получил абсурдно суровый приговор – тридцать лет тюрьмы и штраф тридцать тысяч долларов) и последовавшими заявлениями Лири о своих видениях и пророчествах. Такая интерпретация его карьеры может кому-то показаться слишком циничной, но факт остается фактом: первый рассчитанный на эффект «праздник психоделиков» его Лиги духовного открытия состоялся в сентябре 1966 года, менее чем через шесть месяцев с подачи апелляции адвокатом Лири о снятии одного из обвинений в наркошных делах якобы как нарушающего свободу вероисповедания[168].

Но даже если психоделический культ Лири начался с гамбита с законом, его необязательно сбрасывать со счетов. Существует состояние рассудка, которое в психиатрии называют синдромом Ганзера, или синдромом неверных ответов. Человек с таким синдромом разыгрывает безумие, но притворяется настолько удачно, что в конце концов сживается с ролью безумца. В каком-то смысле они расчетливо сводят себя с ума. В случае Лири «помешательство» облачилось в мантию божественности, но все равно это тот же самый процесс систематической потери себя в экстравагантной новой личности. Какое бы объяснение ни придумали карьерным зигзагам Лири, произошедшая с ним перемена оказалась судьбоносной для развития нашей молодежной культуры. Именно Лири смог прочно внедрить интерес молодого поколения к психоделикам в религиозный контекст. Связь между психоделиками и визионерской религией, открытую куда более одаренными умами, Лири растиражировал в массовом сознании подростков и студентов.

Нельзя сказать, кому удалось заинтересовать молодежи больше, Лири или писателю Кену Кизи, создателю «кислотного теста»[169]. Оба достигли сомнительного успеха в специфическом бизнесе – организации массовой публичной «ловли кайфа». Но сессии Кизи носили в основном развлекательный характер – ЛСД подавалось в гремучей смеси с живой рок-музыкой, усилителями, стробоскопами и свободными танцами; расчет был самым что ни на есть эстетическим и увеселительным. Лири, напротив, предпочитал появляться на сборищах своего ЛСД-лагеря с торжественностью воскресшего Христа – в облаках ладана и белых пижам и со стигматами пострадавшего от лап закона (впрочем, световые и звуковые эффекты он тоже не забывал, как и высокую плату за вход – до четырех долларов с человека). Несомненно, увлечение психоделиками распространилось бы среди молодежи и без Кизи и Лири, хотя и не так скоро. Но Лири, появившийся, когда назрел момент, и заполучивший готовенькими тысячи студентов и подростков, несет основную ответственность за вдалбливание в огромное число молодых, эмоционально незрелых умов, многие из которых не способны переварить больше одной идеи сразу, азбучно простой идеи: ЛСД имеет нечто общее с религией. А уже эта идея, не до конца понятая, превратила психоделические эксперименты в нечто большее, нежели веселые шалости.

Когда пламенная молодежь двадцатых пристрастилась к продаваемому бутлегерами спиртному, ей и в голову не приходило оправдывать свою слабость с помощью метафизики. Для современной молодежи наркотики несут в себе харизму эзотерической мудрости, и молодые люди отстаивают применение «кислоты» с религиозным пылом. Лири научил их, что «забалдеть» – это не детская шалость, а священный ритуал новой эры. Они что-то слышали о том, что за этим запрещенным действием кроется богатая экзотическая религиозная традиция, сверхъестественные силы и спасение, чего взрослое общество, разумеется, не понимает и, естественно, боится. «Они все равно что римляне, – цитируют якобы высказывание одного молодого промоутера психоделиков. – Они не понимают, что это религиозное движение. Пока они не сделают это [употребление психоделиков] легальным и к тому же открытым, мы будем находить наше святое причастие, где можем. Если запретят одно, мы тут же предложим другое»[170].

Этой мистической религиозностью Лири убедил огромную часть молодежи, что «неврологическая политика» должна стать неотъемлемым, если не главным, фактором диссидентской культуры. «Закинуться ЛСД – это духовный экстаз. «Путешествие» под ЛСД – религиозное паломничество». Употребление психоделиков – единственный способ «с упоением предаваться Божьей музыке».