Истоки. Книга 1 - [39]

– Родители твои – люди уважаемые. Но распоряжается тобой партия, – с непреклонной решимостью сказал Солнцев, выходя из-за стола.

Солнцев много раз за свою жизнь наблюдал, как по-разному вели себя люди, когда их отстраняли, перемещали: благородное негодование, внезапное смирение, тупое непонимание, угрозы, трусливость, обещание исправиться и поумнеть, заискивание или облегченный вздох – хватит с меня, потяните эту лямку сами.

– И еще посоветуюсь с коммунистами завода, – сказал Юрии. – Освободят – встану к мартену.

– Подумай, Юрий, – сказал Солнцев и, помахав рукой у своего уха, вышел.

Юрий вышел следом за ним. Вот и лобастая допотопная машина, так похожая на своего хозяина. Устало, по-стариковски урчал ее мотор. За стеклом – оплывший профиль Солнцева.

– Садись, Юрий, подброшу домой.

Дорогой, изредка поворачиваясь к Юрию, Солнцев говорил, что он вполне чувствует благие стремления молодого коммуниста истребить пережитки мгновенно. У одного бюрократа отобрал машину, другого пристыдил скульптурными изделиями из сырого хлеба, у третьего отнял дачу. Но такие методы опасны, вредны!

– Поработаешь в горкоме, снимем с тебя не одну стружку, толк будет.

«Уж что другое, а стружки снимать любит Тихон Тарасович… Эх, лишь бы самим собой быть, не подделываться, не лгать», – думал Юрий. Неподатливо, со стыдим признался он себе: побаивался этого старого хитрого человека. Ошибись, он постарается изувечить на всю жизнь.

«Наверно, не сработаюсь я с тобой», – подумал Юрий, молча слушая Солнцева и глядя на его припухлую порозовевшую щеку.

– Вот и в личной жизни ты действуешь безрассудно: пришел, увидел, победил. А вдруг наткнешься на гордую душу. Посмеется над твоим бурным натиском, да еще и сердцем остынет к тебе на всю жизнь! А? Чего молчишь? Говори, ведь не каждый день у нас душа нараспашку.

– Скажу, Тихон Тарасович. Давно хотелось по душам поговорить с вами. Понимаете, приехала девушка… И мне хочется верить: покончит с моей вольной холостой жизнью. Не помешаете?

– Не узнаю тебя, парень. Где твоя железная логика? Как могу помешать? Я женат.

– Помешать можете крепко. Только сейчас говорите ей все, что думаете обо мне. Ничего не скрывайте. Именно сейчас, пока она не моя жена. А если после – наживете во мне врага.

– Какой я тебе судья! Сам во грехах, аки пес нечестивый… Ну, так отчитывайся на заводе и впрягайся в горкомовский хомут. Придется тебе поработать под руководством старого сыча. Учись кое-чему, пока я жив…

XVIII

Денис и Александр домой шли не обходным путем, через мост, а по берегу Алмазной, чтобы доставить удовольствие Жене, любившему встречать и перевозить их на лодке. Солнце катилось за высокие заводские трубы; тени деревьев, сгущаясь, перечеркивали дорогу.

Лавируя между тополей, затопленных по нижние сучки, на стрежень, где сливалась с Волгой тихая речушка Алмазная, выплыла лодка. На веслах сидел Женя. На высоком носу стоял лохматый Добряк, навострив уши, подозрительно всматриваясь в свое отражение в воде.

– А ведь по глупости может броситься в воду на свое отражение, – сказал Александр.

Но пес, увидев хозяев, радостно загавкал.

– Давайте вас, дедуня и Саня, покатаю, а? – попросил Женя. – Вон до той коряги – и домой. Хорошо, а? Все равно у бабани ужин не готов.

– Катай! – Денис махнул рукой.

Сдвинув шляпу на затылок, он сидел на корме за рулем, покуривая трубку, глядя поверх лопоухой головы Добряка на свой дом на полуострове, при слиянии Волги и Алмазной, у подножия высокого холма, зарастающего диким вишняком. По берегу, под старыми, седыми ветлами, обманчиво присмирели, будто уснули, рыбаки с удочками.

– Развлекаешься, Степаныч?

– Ага!

– Надо бы, Дениш, хармонь вжять, – посоветовал древний старик, кажется, лет сорок уже каждую весну сидевший в своем вытертом малахае у этого дуплистого дерева.

– С гармонью завтра, дядя Прохор. Заходи полднем гостевать! Шестьдесят стукнет этому дяде. – Денис постучал кулаком в свою грудь.

– Жележный ты! Говорят, Матвей приехал. Шхожу пошмотрю, какой он, Матвей-то. Давно не видал! Учил я его в штарые времена. А гоштевать нагряну, штенку худую перешагну – и шабаш! А правда, баяли, будто Шавва жаявилша?

– Правда.

Расталкивая желтоватые шапки пены, лодка пристала к камню в саду.

– Вот и покатал вас, дедуня, – сказал Женя.

– Спасибо, милый, спасибо. – Денис потрепал внука по голове.

Женя пытливо и тревожно посмотрел в его глаза.

– Евгений Константинович, можешь поздравить Сашу: опять крепкую сварил сталь, – сказал Денис.

А Саша вытащил из кармана стальную плитку, подарил Жене.

Женя опустил ее за пазуху, приятно чувствуя стальной холодок. К дому шел между дедом и Сашей, раскачивая их руки, тяжелые, как пудовые языки колоколов на древнем храме у Волги. Любил Женя эти пахнувшие железом руки, эту усталую, но твердую поступь деда, спокойное лицо Саши.

Из-за яблонь доносились оживленные голоса. За погребком дымилась маленькая печка – летняя кухня. Над трубой Юрий развешивал на бечевке рыбу. Любовь Андриановна возилась у плиты.

На скамейке сидел Матвей, говорил посмеиваясь:

– …Бисмарк считал, что политика есть искусство возможного, а Гитлер утверждает: политика – искусство невозможное делать возможным. – Увидав Дениса, Матвей улыбнулся, вставая с лавки. – Я, братуша, делюсь с Юрием своими впечатлениями о немцах.