Истоки. Книга 1 - [30]

– Значит, холостому жить вольготнее? У тебя все в ладу: ум и сердце. Для ума – работа, для души… эта сталеварка Рита – лучший друг твой?

– Нет, – сквозь зубы ответил Юрий.

– Любовница?

Глядел на нее Юрий с удивлением, близким к отвращению. И тут Юля с болью почувствовала, что сама же она все испортила, испортила давно и непоправимо. И она уже не могла, да и не хотела сойти с этого противного тона и продолжала язвить:

– Я тебе по-прежнему нравлюсь?

– Ты сильно изменилась, Юлия Тихоновна, – раздумчиво сказал Юрий.

– Да, да, изменилась! Можешь не церемониться со мной. Чего уж там! Я о тебе знаю больше, чем ты думаешь. Если мне скажут, что ты сейчас подкапываешься под отца, я поверю. Ты можешь. Ты и под своего дядю Савву подсыпал угольков. Рассказывали люди знающие.

– Ты раздражена… Не унижай себя, Юля!

– Ты меня всю жизнь унижал. Забыл разве, как проводил меня у стены-то? Что ж, признаюсь: пришла я тогда к тебе остаться с тобой. Когда ты бросил мне вдогонку: «Святоша!», – я вдруг заметила, что в руках у меня желтый чемоданчик. Странно, я до той минуты не замечала его цвета. Хотела бросить в Волгу, да оставила на память о моих обидах… Ты прав, я изменилась. Ты даже не подозреваешь, насколько все изменилось…

Глотая слезы, Юля вызывающе улыбнулась и по-мальчишески засвистала.

Иванов и Савва принесли разлапистую корягу и бросили у костра. Иванов удивился разительной перемене в милой Юлии. Не верилось, что лишь несколько минут назад она была веселая, беспокойная, ласковая. Теперь, поджав под себя по-татарски ноги, накинув на плечи фланелевую спортивку, она задумчиво сидела у костра.

– А ну, кавалеры, дайте-ка закурить! – попросила Юля.

Иванов утешился тем, что этот грубый, недевичий тон относился скорее всего к Юрию, который стоял поодаль.

Юля прикурила от головни, закашлялась.

– Пора отдавать концы, – сказал Юрий, ныряя в темноту.

– Так вот, Юлия, побыстрее прощупайте Богатырь-гору, определяйте площадку для новых цехов. С оползнями кончайте… – сказал Савва. – Потрудись, и тогда я тебе монумент отолью из стали. Останешься на заводе – доверю большую работу.

– Я хотела удариться на поиски золота. – Юля усмехнулась. – Понимаете, Савва Степанович, с детства мечтаю найти самородок, а приходится камни в горе добывать.

– Зачем тебе золото? Ты сама есть изумруд, и даже дороже! – воскликнул Савва.

В это время к костру подошел с ведром воды Юрий.

– Нельзя заливать! – остановила его Юля, заслоняя собой огонь.

– Исполняю обычай: кто разжег, тот и гасит.

Обойдя Юлю, Юрий вылил воду на костер. Дым и пар поднялись облаком. В наступившем мраке тоскливо заплескался голос женщины:

– Мои угли тлели, иначе бы не разжег.

Иванов проводил Крупновых вдоль кромки берега, с каждым простился по-разному: большую кисть Саввы жал долго, дружески; выпрямив, как стальной клинок, сунул он свою ладонь Юрию. Тот смял ее и, блеснув в лунном свете зубами, спросил, окая сильнее обычного:

– Остаетесь?

Завел мотор, и над рекой посыпались выпуклые звуки. Катер лег на лунную дорогу.

XIII

Томимый путаными чувствами, Иванов вернулся к стану. Юля лежала на песке, изо всех сил раздувая костер. Пламя то робко вспыхивало, то умирало.

– Наверное, хотите доказать кому-то и что-то? – спросил Иванов.

– Я всю жизнь доказываю кому-то и что-то.

И когда затрещали ветви в ярых зубах огня, Юля, подняв над пламенем руки, повторила:

– Доказываю всю жизнь… а доказать не могу.

Дыбилось прямое пламя, выжигая в беспредельной тьме небольшой купол. Юля ворошила палочкой пышущее золото углей, как бы отыскивая ту волшебную жемчужину счастья, о которой поведала ей в детстве волжская легенда…

Сидела однажды рыбачка у костра и пропищал ей на ухо комар: «Жги костер до зари, и откроется тебе клад-жемчужина. Гляди, чтоб до зари не утухал огонь. Дров не хватит – кинь платье, косу отрежь – брось! Иначе высунется из пепла железная рука, утащит тебя в железное царство к чугунному царю».

Широко открытыми глазами уставилась Юля на кончик горящей палочки. Вдруг наотмашь бросила палочку; та, нырнув золотой головкой в воду, зашипела.

– А почему вы, Анатолий Иванович, не допускаете, что костер-то я для вас разожгла? – спросила Юля.

– Для меня вы щепку пожалели бы.

– Бревна не жалко!

И между ними загорелся веселый, игривый разговор, как это было в гостинице. Полусерьезный тон стремительно сближал одиноких в ночи людей. Хорошо говорить намеками: можно признаться в чем угодно и тут же зачеркнуть это признание одним движением бровей. А вот Юрий даже понять не может такую игру. Налетает, как буря, тянется к самому сердцу. Отдай себя всю или иди к черту! Легко чувствовала себя Юля с Анатолием, и казалось минутами, что себя видит в нем. Близко к полуночи вернулись из городского парка молодые геологи, улеглись спать в палатках, а Юлия и Анатолий все подкладывали в костер дрова, набирая их в прибрежном лесу. Пламя широко раздвинуло тьму, отвоевав у ночи большой круг исслеженного коричневого песка с кустами вербы, с текучим стременем реки, облитой багровым светом.

– Говорят, по почерку можно определить характер, – сказала Юля. – Я дам вам письмо, пожалуйста, прочитайте и скажите свое мнение об авторе. – Сбегала в палатку, подала Иванову письмо, подвернув конец листка. Подпись замазала чернильным карандашом, и на губе остались следы чернил.