Источниковедение - [261]
Современный исследователь, конечно, вправе указать на грубую ошибку, подмену сообщений исторических источников, меняющую их смысл, после чего сделать заключение о низком качестве исследовательской работы и вывод, что с такими практиками в исторической науке следует бороться и вообще искоренять их. Но, придя к такому выводу, будет ли исследователь прав?
Начиная с эпохи Просвещения научная история пыталась вытеснить из исторического мышления все, что не подпадало под стандарты рациональности и научности. До сих пор в научном сознании остается не изжитым желание остановить тех, кто «злоупотребляет прошлым»[756], нам продолжают напоминать, что научная история должна бороться с практическим использованием прошлого[757], и, даже признавая множественность моделей исторического сознания, историки ставят задачу «по разоблачению искажений и мифов»[758]. Нет, деконструкция предполагает конечной целью не столько поиск ошибок, неточностей, заблуждений авторов исторических сочинений, сколько приближение к пониманию цели конкретной практики историописания, ее объяснение.
Возвращаясь к примеру ставропольского историка, мы можем заключить, что он проводил презентацию сконструированного им прошлого именно таким образом не от незнания правил научной работы, а от того, что цель, которую он ставил перед написанием истории, была другой – не связанной со строгой научностью. Этот историк презентировал социально ориентированный тип исторического знания.
Процесс деконструкции исторического текста, в частности выявление оперативной фазы объяснения, позволяет анализировать теоретическую конструкцию, при помощи которой историк объясняет исторический процесс.
Например, В. С. Борзаковский (1834–?), автор «Истории тверского княжества» (это издание магистерской диссертации Борзаковского было удостоено Уваровской премии), создавая объяснение процесса появления древнерусских городов, сослался на мнения В. В. Григорьева (1816–1881), И. Д. Беляева (1810–1873) и К. Н. Бестужева-Рюмина о причине градообразования[759], но совершенно не учел, что указанные им известные ученые были сторонниками разных взглядов на этот вопрос. Первый историк – ориенталист – был сторонником торгового происхождения городов (городские укрепления строились уже после)[760], второй вел их происхождение от нужд обороны[761], а третий – от поселений славянских общин-жуп и княжеской политики[762]. То есть Борзаковский не предусмотрел, что в исторической науке не существовало единого теоретического объяснения причины градообразовательного процесса. Произведение вышеприведенного историка отвечает видовой характеристике такого историографического источника, как монография, однако, как показывает анализ, знание автором российской историографии второй половины XIX в. оказалось поверхностным.
Обратимся еще к одному примеру – произведению Д. И. Иловайского (1832–1920) «Разыскания о начале Руси. Вместо введения в русскую историю» (1876). Этот труд представляет интерес уже тем, что предварительный анализ его названия и структуры дает основание для вывода о неоднозначности такого исторического произведения как историографического источника. В названии автор употребил слово «разыскания», позволяющее предположить, что перед нами научное исследование. Согласно толковому словарю В. И. Даля (1801–1872), слова «разыскать», «разыскивать» означают в том числе «исследовать, доискиваться истины»[763]. Однако в структуре интересующего нас произведения современный историк найдет не только «исследование» («Болгары и Русь на Азовском поморье. Историческое исследование»), но и «очерк» («Эллино-скифский мир на берегах Понта. Историко-этнографический очерк»), и даже «Записки и ответы». Сам автор предваряет книгу словами, что это начало большой работы по русской истории, «по возможности соответствующей научным требованиям настоящего времени [выделено мной. – С. М.]». Деконструкция произведения Иловайского позволяет выявить очерковый характер не только того раздела, в котором есть указание на «очерк», но и того, который назван «исследованием», кроме того, в книгу включены ранее публиковавшиеся в журналах статьи полемического характера, относящиеся к материалам историографических дискуссий как виду историографических источников.
Разбор литературной фазы историографической операции произведения Иловайского укрепляет уверенность в том, что данное произведение не имеет отношения к научному исследованию. Например, говоря об историографии одного из выясняемых вопросов, историк замечает: «Что касается до пособий [произведений историков. – С. М.], то предмет наш имеет весьма обширную литературу. Назовем только те издания, которые мы имели под рукой…»[764]. То есть, проводя исследование, Иловайский не стал утруждать себя изучением историографии вопроса. Или такой риторический ход автора: «Открытие новых исторических источников [здесь и далее выделено мной. – С. М.] и особенно местные изыскания, может быть, дадут впоследствии более подробные сведения о судьбах этой Азово-Черноморской Руси»[765]. Для Иловайского важен последний риторический прием, он призван убедить читателя в репрезентативности источниковой базы проведенного исследования, в исчерпанности (по крайней мере, на сегодня) изученной им темы. Но это совсем не так, автор выбирал только подтверждавшие его гипотезу исторические источники, на которые даже не всегда давал указания.
