Источник - [20]
– Хорошая идея, – согласился Элиав. – Мистер Зодман, вот там вы увидите тот Израиль, который ищете.
Но Зодман ничего не ответил на это предложение, и вечером все пошли спать в расстроенных чувствах. Зодман чувствовал, что впустую потратил деньги на еврейское государство, которое игнорирует синагоги и ритуалы; Кюллинан подозревал, что может потерять своего основного спонсора; Элиав считал, что, как представитель израильского правительства, он должен ублажить Зодмана; Веред же вспоминала американца как занудного дурака, взгляды которого унижают ее страну. Хоть бы он поскорее уехал и можно было вернуться к работе. Только Табари остался доволен этим первым днем. В полночь он нырнул в палатку Кюллинана, разбудил его и Элиава и предложил им бутылку холодного пива.
– У нас в самом деле неприятности, – весело сказал он. – Но выход есть. Мой дядя Махмуд разбирался в раскопках лучше всех в Палестине, и у него было одно основное правило. Человек, который дает деньги, должен получать удовольствие. Махмуд всегда хранил в песке какую-нибудь крупную находку, и когда появлялся важный гость… – Табари склонился к слушателям: – Завтра вечером мы сделаем Пола Дж. Зодмана одним из самых счастливых миллионеров на свете, потому что вы увидите, что раскопали мои ребята! Пока мы это прячем, и два человека стоят на страже. И не спорьте! Не спорьте! – Встав, он направился к выходу. – Завтра утром, перед отъездом в лес, Раанан из Будапешта подбежит к моей машине с криком «Эфенди! Эфенди!».
– Эфенди? – пробурчал Элиав. – Он и слова-то такого не знает.
– А в лесу Пола Дж. Зодмана я удивлю всех вас, но вот когда мы вернемся от воджерского раввина, вас будет ждать самый большой сюрприз. И вот что я хочу тебе сказать, Джон, – если тебе нужны еще деньги от Зодмана, проси их завтра вечером. Ты их получишь.
Как Табари и предсказывал, ранним утром, когда машины только собирались тронуться в путь, к ним подлетел босоногий Раанан с криками: «Эфенди! Эфенди! Там, в траншее А!…» – и все высыпали посмотреть, что появилось из-под земли.
У Кюллинана перехватило дыхание. Это оказался фрагмент греческой статуи, мраморная рука, столь изящная, что от восхищения замирало сердце. Она держала стригил [7], верхняя часть которого была отломана, но рука уверенно держала остаток инструмента, и эти два предмета – не более пятнадцатой части от всей статуи – давали представление, какой она должна быть. А сама статуя, если ее удастся найти, напомнит о той долгой борьбе, которую вели упрямые евреи, защищая свой строгий монотеизм против обольстительного многобожия Греции. Статуя греческого атлета, без сомнения, когда-то украшала гимнасиум в Макоре, языческий центр, из которого греческие чиновники пытались навязать свою волю покоренным евреям, и Кюллинан живо представил себе, как у этой статуи умные философы из Афин спорили с косноязычными евреями; он слышал умные и соблазнительные доводы в пользу тех, кто преклонится перед Зевсом и Афродитой и откажется от неуклюжего еврейского монотеизма; он едва ли не воочию видел ту борьбу, которую эллинизм, одна из самых ярких цивилизаций в истории, вел, чтобы уничтожить иудаизм с его строгими неколебимыми догмами. И как странно было обнаружить, что символом этого противостояния, которое дошло даже до Макора и наконец умерло, осталась лишь рука атлета, сжимающая сломанный стригил.
– Поезжайте в Цефат! – крикнул из траншеи Кюллинан. – Я здесь поработаю.
– Джон! – откликнулся Табари. – Ты нам нужен! – И Кюллинану пришлось вернуться в сегодняшний день. Он нужен, а остатки статуи, если они и лежат в земле холма, могут и подождать.
На одном из холмов между Акко и Цефатом благодарные евреи в 1949 году высадили лес в память Уингейта, выдающегося англичанина, который когда-то служил в Палестине и погиб в Бирме. Деревья принялись и пошли в рост, теперь у них были крепкие стволы и широкие кроны. Когда машины остановились, таблички, оповещавшей, что это лес Орди Уингейта, не было видно, и на ее месте стояла новая – хотя и старательно потертая. Четверо археологов, стесняясь самих себя, спустились к роще и, пряча улыбки, смотрели, как Зодман направился обозревать свой лес. Несколько минут он стоял на дороге, рассматривая его; затем он молча стал прогуливаться между деревьев, касаясь их стройных стволов и растирая в пальцах мягкие сосновые иглы. К пальцам прилипла смола, и он попробовал ее на вкус. Поковыряв землю, он убедился что в ней уже начал формироваться гумус, слой, который удерживает воду и пропускает сквозь себя мощные дождевые потоки, которые иногда случаются в этих местах. Он оглянулся просмотреть на людей, которых нанял для раскопок на Макоре, но от избытка чувств в горле у него стоял комок, и он продолжил созерцать деревья.
Табари подготовил группу ребят, которые в эту минуту должны были выбежать из леса – они месяцами не бывали в лесу, и сейчас их детские голоса отдавались звонким эхом меж деревьев. Зодман удивленно повернулся, когда они пробежали мимо, и перехватил маленькую, коренастую краснощекую девочку. Она не знала английского, а он иврита, так что они просто уставились друг на друга; она сделала попытку высвободиться, но араб из-за спины Зодмана знаком напомнил о том, чему научил ее, и девочка поцеловала американца. Зодман притянул малышку к себе и наклонил голову. Потом он отпустил ее, и девочка вместе со всеми побежала к машине, которая должна была отвезти детишек в их деревню. После длинной эмоциональной паузы Зодман с трудом сказал:
