Истинная жизнь Себастьяна Найта - [29]

— Но ты сам ему назначил в пять и…

— Ну, ты своего добилась!.. — взревел Себастьян, швыряя вечное перо в потрясенную белизну стены. — Дай ты мне поработать спокойно! — загремел он с такой силой, что П. Дж. Шелдон, игравший перед этим в шахматы с Клэр в соседней комнате, поднялся со своего места и прикрыл дверь в гостиную, где скромно дожидался маленький смирный человечек.

Время от времени на него накатывали приступы безудержной проказливости. Однажды, когда у них с Клэр обедали двое друзей, он придумал, как они потрясающе разыграют приятеля, с которым им предстояло встретиться после обеда. В чем заключался розыгрыш, Шелдон странным образом позабыл, он помнил только, что Себастьян хохотал и вертелся на каблуке, ударяя кулаком о кулак — жест, означающий, что он действительно развеселился. Все были страшно увлечены затеей, совсем было уже собрались ехать, Клэр вызвала такси и с сумочкой наготове стояла в своих сверкающих серебряных туфельках — как вдруг оказалось, что Себастьяна все это нисколько больше не интересует. Он поскучнел, стал зевать, почти не открывая рта, что пренеприятно, и наконец сказал, что выйдет погулять с собакой, а потом ляжет спать. У него тогда был маленький черный бультерьер — он потом заболел, и пришлось его усыпить.

Окончена была «Потешная гора», за нею — «Альбиносы в черном», наконец, третья и последняя его повесть — «Обратная сторона луны». Вы, конечно, помните прелестного героя этого рассказа — маленького смирного человечка, который, пока ждал поезда, тремя разными способами спас трех заблудившихся путешественников. Кстати, мистер Зиллер — самый, может быть, живой из всех героев Себастьяна, завершает «тему расследования», о которой я говорил в связи с «Граненой оправой» и «Успехом», — будто некая идея, постепенно прораставшая сквозь два романа, вдруг воплотилась в физическое бытие, и вот, мистер Зиллер склоняется перед нами в поклоне — каждая черточка его манер и внешности неповторима и осязаема: кустистые брови и умеренные усы, мягкий воротничок и кадык, который «ворочается, словно соглядатай за шпалерой^{43}», карие глаза и винного цвета вены на большом крепком носу — «глядя на него, горбатый задумается, на месте ли его горб»; скромный черный галстук и старый зонт («утка в глубоком трауре»); густые заросли в ноздрях и — дивный сюрприз: само сияющее совершенство открывается нам, когда он снимает шляпу. Но чем лучше Себастьян писал, тем хуже себя чувствовал, особенно при перерывах в работе. Шелдон считает, что мир, созданный Себастьяном несколько лет спустя в последней книге («Сомнительный асфодель»), уже отбрасывал тени на все, что его окружало, и хитрые искусители, что скрывались за яркими масками его романов и повестей, завлекая все новыми авантюрами творчества, неуклонно вели его к роковой, единственной цели. Клэр он, казалось, любил не меньше, чем прежде, но, как следствие все более овладевавшего им острого ощущения смертности, их отношения выглядели более хрупкими, чем на самом деле. Сама же Клэр, добрая, невинная душа, безмятежно блаженствовавшая в уютненьком, но Себастьяном давным-давно покинутом уголке его жизни, теперь, безнадежно отстав, никак не могла решить, догонять ли его или пытаться зазвать обратно. Вечно занятая то литературными делами Себастьяна, то присмотром за его обиходом, она, хоть и чувствовала, что завелась червоточина и что с жизнью его воображения связь терять опасно, тем не менее успокаивала себя, вероятно, мыслью, что шероховатости эти временные и «все как-нибудь образуется».

Их интимных отношений я, естественно, касаться не могу, во-первых, потому, что смешно обсуждать то, что доподлинно никому не известно, во-вторых, оттого, что само вульгарно присвистывающее слово «секс» (и это, конечное, «ксс, ксс, киска») кажется мне до того оглупляющим, что я начинаю сомневаться, имеет ли это слово вообще какой-нибудь смысл. Уверен, что отводить «сексу» почетное место, пытаясь разобраться в душе человека, или, того хуже, раздувать «половой вопрос» (если таковой существует), через него объясняя «все прочее», — не что иное, как грубая логическая ошибка.

«Накатывающая на берег волна — это еще не все море под луной, прячущее дракона в своей пучине, хотя вода — это и лужица в выемке скалы, и голубая дорога в Поднебесную, вся в алмазной ряби»

(«Обратная сторона луны»).

«Телесная любовь лишь способ иначе выразить то же самое, а не какая-то там особенная сексофонная нота, — стоит ее якобы услышать, и половина души отзовется эхом»

(«Стол находок», стр. 82).

«Все сущее образует единый строй, ибо таково единство человеческого восприятия, единство личности, единство материи — чем бы ни являлась эта последняя. Реально одно лишь число — единица, прочие — ее повторы»

(там же, стр. 83).

Если бы я даже узнал из какого-то надежного источника, что Клэр как любовница не совсем устраивала Себастьяна, мне все равно бы не пришло в голову этим объяснять его общее лихорадочно-нервное состояние. Не удовлетворенный всем на свете, он мог быть не удовлетворен и какими-то оттенками своей любви. Заметьте, что слово «неудовлетворенность» я употребляю в расширительном смысле — состояние духа Себастьяна той поры никак не сводилось к Weltschmerz