Истинная история Дюны - [19]

Молва рисует Харконненов черным по черному, безжалостными вероломными злодеями, жестокими гонителями фрименов. Это слишком примитивная и однобокая трактовка. Имперских менеджеров интересовала лишь прибыль от продажи спайса, и постольку-поскольку аборигены не путали Харконненам карт в их замысловатой политико-экономической игре, те были готовы закрывать глаза на многие фрименские шалости. Поэтому даже самому предубежденному болвану-управляющему было ясно: приди на место Стилгара кто-то другой – радикал, фундаменталист, да просто новый человек, – и грянет такой беспредел, от которого никому лучше не станет. А посему Абу Резуни достаточно свободно наезжал в Хайдарабад, где у него был прекрасный дом и семья, вел переговоры с властями и сторонниками, беспрепятственно бывал за пределами Дюны, и его деятельность как эмира со временем приобретала все большую законность. Наследственный владыка этих земель, прирожденный властитель, Стилгар сумел удержать влияние и могущество даже в такой противоестественной, криминальной ситуации.

При этом всем присутствовал один аспект, о котором волей-неволей надо упомянуть. Император на контрабанду спайса взирал весьма равнодушно, полагая ее сугубо местной проблемой и нехотя пеняя барону Владимиру на нерадивость. Это понятно и логично – императорские доходы начислялись уже из прибылей СНОАМ, куда стекался весь спайс – как лицензионный, так и ворованный. Убытки несли одни Харконнены, но им по особой статье бюджета выделялись средства на борьбу с незаконным оборотом, то есть на войну с фрименами, и были эти средства весьма значительными. Барон всегда умел найти им достойное применение. Война – поскольку все спишет – предприятие очень выгодное, и поэтому, по негласному мнению Дома Харконненов, если бы фрименов не было, то их стоило выдумать.

К слову сказать, далеко не вся пустыня считала Харконненов заклятыми врагами. На юге, между Бангалуром и Джайпуром, где барон под видом борьбы с незаконным оборотом скупал для себя нелегальные партии спайса, местные жители (которые тоже называли себя фрименами, но на другом языке) почитали Харконненов как родных отцов, а Фейда-Рауту, которого половина Северного Рифта была готова пристрелить как бешеного шакала, бангалурские кланы со всей торжественностью принимали в свои члены, сыновья и братья, а их главы мечтали выдать за него дочерей.

Искушенному в политике Стилгару не надо было объяснять, каких беспокойных гостей послал ему случай. Шутка ли – родня императора, вдова и сын только что погибшего губернатора Дюны! Такое шило не утаишь ни в каком каменном мешке никакого арракинского каньона. С одной стороны, это очень сильная карта в руках эмира, с другой стороны – величайшая опасность: ну как Шаддам прикажет Харконненам перевернуть каждый камешек, но разыскать опальную чету? Это уже пахнет полномасштабной войной.

Но Стилгару повезло. О реакции императора (тайны, естественно, сохранить не удалось) мы знаем, как ни странно, из протоколов антиимператорского заговора, хранящихся в архивах ландсраата (об этих примечательных документах у нас еще речь впереди): верный решению замять скандальную арракинскую историю, не делающую чести Дому Коррино, Шаддам не стал затевать ни разбирательств, ни облав, а сочтя Дюну весьма подходящим местом ссылки, неофициальным указом всемилостивейше повелел Джессике и Полу не показываться где либо еще, если они не желают кончить дни в казематах Салузы Секундус. Срок заключения не оговаривался.

Так для Пола Атридеса и его матушки захлопнулись космические врата, и, превратившись сначала из хозяев Дюны в беглецов, они спустились еще на одну ступеньку ниже и стали узниками. Здесь, однако, берет начало беззастенчивая подтасовка дат, перещеголявшая даже официальную версию. Имперские историки нигде не отрицают того, что так называемая арракинская революция, отменившая опалу для Атридеса и отправившая в изгнание самого Шаддама, произошла в двести первом году. Формально с этим никто не спорит, но контрабандой (воистину, Дюна – планета контрабанды), в беллетристике и сценариях, посвященных Арракису, вдруг появляется девяносто третий год, как дата смерти престарелого барона Харконнена, убитого как раз во время революции. Получается, что на покорение Дюны (которая, напомним, умещается у наших писателей между Арракином и Хайдарабадом) у Пола ушло менее двух лет – слишком малый срок, чтобы безвестному чужеземному парнишке стать богом и повелителем вольного неукротимого народа. Вот уж действительно – пришел, увидел, победил. Впрочем, это легко понять: какой же автор сериала, или просто книги или фильма допустит девятилетнюю паузу в событиях, и какой же читатель или зритель это выдержит! Что же с того, что царствование бедолаги Шаддама подсократили чуть не на восемь лет, зато стало намного интересней – семнадцатилетний юнец (напомню, что возраст Пола тоже изрядно убавлен) одним махом взлетает на трон, а двухлетняя девочка, не моргнув глазом, убивает дедушку-злодея.

Нет, друзья мои, долгих девять лет провел будущий император Муад’Диб среди скал и песков Дюны. Как он жил эти годы? Свидетельств сохранилось крайне мало, ведь он сам, придя к власти, старательно уничтожил большинство документов, относящихся к дореволюционному периоду. Все же некоторое представление составить себе можно. Пол учит язык, работает у Стилгара инструктором по рукопашному бою – что бы ни говорили про Атридеса, спортивных достоинств у него никто не отнимет; он участвует во фрименских вылазках – благо, никаких заметных конфликтов в это время не происходит; он с великим трудом овладевает искусством езды на песчаном черве, и в конце концов натурализуется среди фрименов, женившись на Чани Кайнз – дочери погибшего Льета Кайнза и внучке печально знаменитого Пардота.