Истина стоит жизни - [94]

Может быть, в обычной обстановке подобные вольности кое-кому и сходили с рук — не мог же кабака не ценить своих лучших военачальников! Но храбрый воин, не смысливший, видно, в политике, забыл о присутствии принца из богатой страны Бузунгу, перед которым власть правителя Буганды должна быть показана во всем блеске! Неблагодарного схватили, связали руки у затылка и увели…

Мкунгу в леопардовой шкуре стал докладывать о преступлениях. Привели молодую женщину и безухого старика. Уши у него были отрезаны еще в молодости, потому что кабака — дед Мтезы — нашел его слишком красивым для его невысокого сана. Женщина сбежала от своего мужа и после трех дней поисков была найдена в хижине этого старика, годившегося ей в прадеды. Обманутый супруг, тучный детина с низким лбом и маленькими бегающими глазками, излагал свою жалобу фальшивым, льстивым голосом, не поднимая взора на Мтезу. Даже из его слов становилось очевидно, что женщине плохо жилось у этого человека и что, спрятавшись у дряхлого старика, она не могла искать ничего другого, кроме спасения от несносной жизни. Но правосудие кабаки не признавало никакого следствия и никаких прений сторон: кроме истца, никто не был выслушан и «преступники» были осуждены.

Спику становилось все яснее, что единственной задачей правосудия здесь было устрашение. Пустяковый проступок карался с невероятной суровостью, дабы другим не повадно было допускать даже малейшие нарушения заведенного порядка. В устрашении Мтеза видел основной принцип правления, не задумываясь о целесообразности наказаний и их соразмерности с тяжестью вины. Один мкунгу, докладывая кабаке, переусердствовал в доказательстве своей преданности и заговорил слишком громко; Мтеза поморщился, и Маула, наблюдавший за соблюдением ритуала, подал знак; неудачливого ревнителя схватили, и судьба его была решена. Другой мкунгу перепутал слова затверженной формы приветствия — и его постигла та же участь.

Ни в одном преступлении не было ничего существенного, никакой реальной опасности, только ничтожное нарушение пустой формы; да и форму-то кабака мог толковать, как ему заблагорассудится. Бессмысленная жестокость внушала подданным суеверный трепет перед деспотом, который должен был казаться им непостижимым, а значит высшим существом, она толкала их на бессовестную лесть и прочие унизительные доказательства безграничной и бездумной преданности самодержцу. Такова была атмосфера этого двора.

Сколько ни ломал голову Спик над первопричинами этих порядков, он не мог найти удовлетворительного объяснения и успокаивался на том, что «дикари остаются дикарями». Но навязчивые мысли возвращались: ведь по соседству, у столь же безграмотного Руманики, имелся даже свой уголовный кодекс! Там за прелюбодеяние отрезали одно ухо, за кражу сажали в тюрьму на срок от двух до десяти месяцев, за нападение с боевым оружием конфисковывали имущество, половина которого поступала царю, а другая половина — пострадавшей стороне. Только за убийство наказание было действительно суровым: убийце выкалывали глаза или сбрасывали его в пропасть, а имущество передавали родственникам убитого. Здесь же грабеж вовсе не почитался за преступление: Маула не далее как вчера сообщил Спику, что по распоряжению кабаки его люди могут добывать себе пропитание где угодно и каким угодно способом…

Однако было очевидно, что правители Буганды со своей системой устрашения и культом традиционной, хотя и бессмысленной формы сумели создать сильное государство с многочисленной боеспособной армией, а Руманика со своим разумным правлением должен был держаться перед ними тише воды и ниже травы… В чем дело? Не в той ли готовности, не в том ли рвении, с которым, не рассуждая, бросаются исполнять любой приказ своего повелителя бакунгу, обязанные ему всем — богатством, знатностью, самой жизнью, которую он волен у них отнять по своей прихоти?

Спик старался не принимать близко к сердцу правосудие Мтезы, да и что он мог поделать? Любой протест был бы не только опасен, но и противоречил бы той инструкции, которую Спик получил в Лондоне: с могущественными африканскими правителями следовало вести себя так, чтобы подготовить почву для дальнейшего благоприятного развития отношений, например для переговоров о протекторате…

Вскоре после полудня пошел дождь, и государственная ассамблея разбежалась. Досадуя на невоспитанного кабаку, который даже не пригласил его под навес, Спик вынужден был отправиться в свою хижину. Он охотно припустился бы бегом, но достоинство принца предписывало ему двигаться размеренным шагом.

Едва кончился дождь, к Спику снова примчались гонцы с приглашением ко двору. Спик направился к Мтезе теперь без особой охоты. Однако и на этот раз его подстерегали неожиданности. Утомившись от государственных дел, Мтеза вскоре после возобновления заседания перестал слушать своих бакунгу и явно искал, чем бы развлечься. Наконец ему удалось придумать развлечение, в котором белокожему принцу отводилась достойная роль.

Во дворе стояли на привязи четыре коровы, пригнанные кем-то в уплату штрафа.

— Давай посмотрим, много ли времени тебе надо, чтобы убить этих коров, — сказал Мтеза своему гостю.