Истина протеста - [11]

Абсолютной уверенности, как мы уже говорили, вообще в природе не бывает. Разве что у душевно не вполне здоровых людей. Сомнения есть всегда. Это факт. Вопрос в том, как мы обращаемся с ними. Мы можем постараться подавить их в себе, постараться освободиться от них. Верой в таком случае мы будем считать этот наш волевой акт подавления сомнений. Но вера не может быть лишь волевым актом, такое понимание веры очень ограничено и узко. Такое понимание принижает, даже унижает веру, низводит ее до уровня внутреннего, духовного насильника. И самое главное: подавляя сомнения, мы тем самым стараемся освободиться от переживаний по поводу того, во что верим. Мы стараемся освободить нашу веру от элемента переживания. То есть мы сами стараемся сделать нашу веру неживой.

Поэтому повторим: важно не то, сомневаемся ли мы в Боге или в Иисусе Христе, а то, насколько серьезно, насколько мучительно мы сомневаемся в них. Если бы и можно было как-то «проверить» наличие у себя веры, если бы это было вообще допустимо, то тот «контрольный» вопрос, который мы должны были бы задавать себе, звучал бы не так: а в достаточной ли мере я избавился от сомнений, чтобы поверить? Он должен звучать так: а достаточно ли мучительны, достаточно ли серьезны мои сомнения, чтобы быть верой?

Сомневаться, быть порой растерянным, переживать, может быть, даже отчаиваться, но во всем этом не отвращать своего взгляда от Христа – это и значит верить. Лучше всего это выразил отец больного мальчика в Евангелии от Марка: «Верую, Господи, помоги моему неверию!»[10]. Слова «вера» и «неверие», как ему кажется, одинаково подходят для описания его состояния. Но и то, и другое он обращает к Господу. Таково и есть, на мой взгляд, подлинное протестантское понимание веры.

Вера – это, повторимся, безусловная захваченность событием креста, вера – это устремленность к Богу. И, как таковая, она есть с неизбежностью обращенность вовне. Не на себя смотрит верующий человек, а на то, что его захватило. Не он сам является для себя ориентиром в жизни, а то, на что устремлена его вера. Вера, возвращаясь к тем словам Лютера, что приводились в начале этой главы, – это доверие к Богу и упование на Него. Вера смотрит не на себя самое и доверяет не себе самой, а Богу, открывшемуся нам во Христе. И этот аспект, вернее, не аспект, а сама сущность веры, станет важнейшей темой в следующей главе.

Оправдание

Тему оправдания, этот центральный вопрос протестантского вероучения, мы уже отчасти затрагивали в предыдущих главах. Здесь нам предстоит заняться ею немного основательнее. Причем мы увидим, что темы откровения и веры предстанут перед нами в несколько новом свете. Учение об оправдании – это в протестантизме своего рода синтез и внутренняя цель этих двух понятий.

Бог оправдывает нас тем, что Иисус Христос умер за наш грех, и этот грех нам больше не может быть вменен. Если мы верим в это, то в глазах Божьих, на Его суде нас оправдывают, нам выносится оправдательный приговор, поскольку нам вменяется праведность Иисуса Христа. Таково – очень сжато – традиционное изложение учения об оправдании, принятое в протестантских церквах и восходящее, как считается, к проповеди апостола Павла.

Закономерно должен быть поднят вопрос: не является ли это вероучение просто очередным толкованием креста, одним из тех толкований, ограниченность которых уже была подчеркнута? Если это так, тогда это учение не может претендовать на подлинную истинность. Оно тогда остается лишь одним из возможных подходов к тайне креста, к его откровению. Как же это будет сочетаться со столь важным местом, которое учение об оправдании занимает в лютеранской теологии? Наряду с таким, «специфически лютеранским», толкованием креста мы должны были бы признать правомерность и множества других.

С таким утверждением отчасти можно было бы согласиться. И в этом не было бы ничего страшного, трагического. Никто не в силах вместить в себя всю тайну креста, поэтому всякий всегда воспринимает ее в каких-то ограниченных рамках. Это естественно для каждого человека и для каждой церкви. Протестантские церкви и их вероучение здесь не являются исключением. Повторюсь, такой подход был бы вполне правомерным.

Можно попытаться ответить на этот вопрос совершенно иначе и постараться увидеть в протестантском вероучении все же нечто большее. И этот подход кажется мне более плодотворным. Он состоит в том, что реформаторское провозвестие об оправдании в своей глубинной основе – это не одна из возможных ограниченных интерпретаций события креста, а попытка выразить всю радикальность и исключительность этого события как откровения Божьего. Именно поэтому лютеранство видит в оправдании не одно из возможных вероучений, а нечто, что стоит над ними и за ними, что в принципе не противоречит многим конкретным вероучениям, существующим в тех или иных церковных, конфессиональных традициях, нечто, что может быть выражено и осуществлено и через их посредство.

Впрочем, необходимо признать, что само по себе слово «оправдание» вполне может ввести в некоторое заблуждение. Это понятие (уже потому для многих чуждое, что укоренено прежде всего в западной церковной традиции) взято из судебного языка и потому неизбежно ассоциируется с чем-то «законническим», с юридической сферой. В этом смысле уместны сомнения: насколько такой сухой, холодный, абстрактный и отстраненный, «объективный» юридический язык подходит для описаний отношения человека и Бога. Однако в использовании такого языка (которое ведь к тому же не произвольно введено западными богословами, а коренится в новозаветной традиции, хотя, конечно, и не является в ней чем-то исключительным) есть глубокий смысл. Такими судебными терминами подчеркивается предельная серьезность отношений человека и Бога, подчеркивается, что речь идет о жизни и смерти, о вине и о гневе. Немаловажную роль играет и то, что юридический язык очень ярко может показать внешний, независимый от внутренних, душевных реалий характер Евангелия (речь о котором пойдет ниже). Именно поэтому такой по-своему жесткий и категоричный, а также «объективный» язык имеет право на существование, и протестантизм продолжает верно держаться за него.