ИстEрический роман № 1 - [11]

Мистериозус уже успел прорастить зубы. Возникла новая проблема: скот съел всю траву! Из их шерсти, что ли, выращивать? Ганс не мог понять, кто ему внушил эту мысль, но случайно взглянул на дуб и увидел Ризенкрылью-старшую.

– Я не "старшая"! Я у своей матери, вон гнездо вьет, там, на воротах, младший совенок! Женщине столько лет, на сколько она выглядит!!!

Мистериозус чуть в обморок не упал. Уже начал падать, но уцепился за козу. При попытке восстановить равновесие выдернулся клок шерсти, который Ганс немедленно бросил на землю, где из него выросла крапива. Теперь можно было поистерить на древнеуухенском. Он постучал в давешний дом. Открыла та же девушка:

– Ах ты гайдн! Опять сюда притащился на драконолете! Хоть козлов притащил, для отпущения! Эй, уухенки!

Из изб выбежали немецкие народные бабы, и посыпались ругательства, которые Мистериозус записал в книжечку. Потом они исполнили немецкий народный танец "рок-н-ролл" и немецкую народную песню "Ой, как я свою коровушку люблю!", записанную Гансом нотной грамотой в том виде, в каком ее еще не было и в 14 веке. Потом уухенки стали делить скот, кусаясь и царапаясь при дележе.

– Мой козел!

– Нет, мой! Отвали, дура старая!

– Сама больно молодая!

– Мой козел! Я ему имя придумала-Велкопоповицки!-Козел подошел к ней и дружески почесал рогами.-Вот видите!

Пока они ругались, Мистериозус уловил еще одну совиную мысль: когда (еще не скоро) вернется, можно будет подождать, пока у дракона проклюнутся коренные зубы, и заняться разведением драконов. Но он тщетно высматривал Ризенкрылью: она сонно ухала в его непричесанной шевелюре. Гансу захотелось спать: "Это не мои мысли, а совиные!"-отмахивался он, но спать хотелось.

– Эй, уухенки! Накормите, напоите, в баньке выпарите, да спать уложите!-Про баню он сказал по-русски, так как немецкое слово узнать не позаботился. Бабы разбежались, осталась только одна.

– Скажи мне, добрый молодец,-краснея, спросила она,-а что же такое "банька"?

– Ладно, проехали, прощай, гигиена!-сказал Мистериозус, с трудом не отрубаясь.

Поев уухенской народной кухни и не забыв записать рецепты, Ганс лег спать и громко захрапел.

Глава 22.

Призрак бродит по Европе…

Рано утром Ганс проснулся от звуков песни "Эй, уухнем!" в исполнении грубых голосов косматых древних германцев. Судя по тому, что Мистериозус знал о занятиях уухенцев, мужская часть населения только что вернулась из разбойничьего набега. Судя по интонации, с которой они пели, набег не был удачным. Судя по тому, что последовало дальше, мужчинам стало обидно: пока они с риском для жизни и шкуры пытались ограбить крестьян в окрестностях Аахена (и вернулись ни с чем!), женщины, преспокойно сидя дома, добыли на халяву столько скота! В конце концов, любовь к мясной пище пересилила обиду, и кое-кто попал на вертел.

А уухенцы занялись Гансом, справедливо рассматривая его как часть добычи. Будучи вытащен на площадь, Мистриозус сильно пожалел, что не взял с собой, тупица, никакого продвинутого оружия. Даже веревка, и та осталась у Фридриха, утопала в Охохохен с драконятами! Хорошо сейчас Уходёру! Пропивает себе новую партию денег и, небось, впервые в истории изрекает афоризмы, которым со времен суждено стать крылатыми: "Талант не пропьешь" и "Мы артисты, наше место в буфете"… А он, бедный Ганс, не артист, и ничего крылатого нет у него под рукой, чтобы улететь от этих варваров.

Ой! А Ризенкрылья? Может, поможет? Ганс оглянулся в сторону дубка. Все ясно, Ризенкрылье сейчас не до него, впервые в жизни яйца откладывает.

Диалект уухенцев был производным от языка остготов. Ганс еще совсем плохо в нем разбирался. Он попытался прокричать: "Не режьте меня!" – но поскольку вчера общался только с женщинами и в основном по поводу еды (дурак, надо было не спать, а больше общаться, язык учить!), у него вышло что-то вроде: "Не ешьте меня!"

Уухенцы заржали. В отчаянии филолог завопил то же самое на латыни, но в Уухене, в отличие от Аахена, латыни не знали. Был, правда, один беглый монах, но он делал вид, что никакой он не монах и вообще латынь давно забыл. Так что на новый вопль Мистериозуса никто не обратил внимания, кроме…

Со стороны оврага медленно поднялся огромный призрак. На вид ему было лет триста, если не все четыреста.

– Не троньте его, он говорит на языке моего века! – важно изрек призрак.

В VIII веке привидения еще были в Уухене редкостью. Это потом они расплодились, а тогда их было наперечет, уухенцы их боялись и уважали. Поэтому они тут же отстали от Ганса, зауважали его и пригласили погрызть жареного мяса, запивая водой и неизвестным науке галлюциногенным напитком, который Ганс отведал чуточку и вежливо отказался продолжать, сказав, что с утра такого не пьет. За это его стали уважать еще больше.

Да и зачем пить всякую галлюциногенную отраву, когда призрак и так стоит в паре метров за спиной и всем своим видом словно говорит: "Ты поешь спокойно, а потом потолкуем".

Ганс поел, как мог, быстро (в знак уважения к призраку ему дали кусок мяса помягче) и подошел к своему спасителю.

– Гед ты научился классической, неиспорченной латыни? Сейчас уже так не говорят, – поинтересовалось привидение.