Исследования и статьи - [3]
Таким образом, «земля Бояня» оказывается много дешевле, чем предполагалось ранее, но оценена, по-видимому, достаточно высоко, даже если предположить, что она находилась в самом Киеве. И хотя ее оценка никак не может служить столь же весомым аргументом в пользу княжеского достоинства ее владельца, как о том говорит приведенный выше грамматический анализ, последний находит свое подтверждение в другом комплексе фактов этого документа, выпавших из поля зрения исследователей. Речь идет о свидетелях, представлявших интересы продавца.
Безусловной заслугой Б. А. Рыбакова следует считать произведенный им анализ имен двух послухов с «женскими» отчествами — духовника вдовствующей княгини Елисавы («Михаил Елисавинич») и духовника княжны Янки Всеволодовны («Иван Янчин»). Будучи связаны с великокняжеской семьей, оба они выступали при совершении сделки, скорее всего, от лица покупателя, жены Всеволода Ярославича, княгини Анны. Факт этот позволяет при дальнейшем анализе расчленить аморфную массу «послухов» на три функционально самостоятельные группы: 1) собственно свидетелей, представителей софийского клира, 2) лиц, представлявших интересы покупателя, и 3) представителей продавца.
В переводе и толковании С. А. Высоцкого первая группа, состоящая из священников («попы»), представлена людьми, названными то по имени, то по имени с отчествами. Между тем хорошо известно, что духовные лица, начиная с диакона и кончая патриархом, в древней Руси назывались только по имени. Высоцкий произвольно сгруппировал их имена, но оказался прав, выделив из общей массы «попина Якима», открывающего перечень свидетелей, однако не потому, что тот был якобы «сведенным епископом», а потому, что состоял благочинным (протоиереем) церкви св. Софии[14]. Именно поэтому за ним по именам названы члены софийского клира, простые попы — Домило, Пантелей, Степан, Михаил, Данило, Марк и Семен. Исключение составляет среди них «Михалько», имеющий определение «нежьнович», которое отличало его от следующего за ним тезоименного попа Михаила указанием на молодость («Михалько») и, по-видимому, на целибат («неженович» = «неженатик»), который в то время допускался православной церковью.
Вторая группа послухов, выступавшая свидетелями со стороны княгини Всеволожей, была определена Б. А. Рыбаковым и состояла из двух священников — Михаила и Ивана.
Остающиеся, таким образом, послухи — Тудор Тубынов, Илья Копылович и Тудор Борзятич — образуют компактную группу и, в отличие от попов, названы не только полными именами, но еще и с отчествами. Последнее указывает на их высокое социальное положение, позволяя считать их боярами, представляющими интересы продавца, который, таким образом, должен занимать более высокое социальное положение, чем его представители.
Однако у Бояна нет отчества — ни в «Слове о полку Игореве», ни в тексте купчей. Если в первом случае его социальный ранг не требует определения, то во втором — в официальном юридическом документе XI–XII века — без отчества могли выступать только три категории людей — 1) слуги, 2) духовные лица и 3) князья. Отнесение Бояна купчей к первой категории невозможно по социальному положению представляющих его интересы лиц и по отсутствию уменьшительного суффикса, наличествующего даже в имени одного из попов («Стипъко»); отнесение его к духовенству невозможно по тем же обстоятельствам и по причине его «мирского» имени. Таким образом, остается лишь третья возможность, которая находит подтверждение 1) в титулатуре его жены («княгиня Бояня»), 2) в социальном статусе его представителей, поименованных с отчествами, и 3) в специфике их имен, принадлежащих к той же этнической общности, что и имя «Боян», на рассмотрении которого следует теперь остановиться.
До находки С. А. Высоцкого имя «Боян» было известно на территории Восточной Европы, главным образом, из «Слова о полку Игореве» (Боян — поэт второй половины XI в.), «Задонщины» (куда он попал из «Слова…») и по двум письменным источникам, связанным своим происхождением с Великим Новгородом. Так, в тексте Новгородской Первой летописи дважды упоминается «Бояня улка» в связи с церковью св. Димитрия — сначала в 1300 году в связи с ее строительством, а затем при упоминании о происшедшем пожаре[15]. Второй документ, приводящий это имя — «рядная» Тешаты и Якима, датируемая 1266–1291 гг., в которой среди свидетелей упомянут и некий Боян[16]. Кроме того, при раскопках Новгорода были найдены три берестяных грамоты с упоминанием двух Боянов, из которых один жил в интервале 1065–1117 годов, а другой — в третьей четверти XII века[17].
Отсутствие имени «Боян» в корпусе древнерусской книжности XI–XVII вв. и дошедших от того времени документов официального характера как нельзя лучше свидетельствует о малой распространенности этого имени в среде восточнославянских народов, и, наоборот, имя это оказывается весьма популярно у южных славян, в первую очередь у болгар, где оно широко бытует в качестве антропонима с глубокой древности и по настоящее время.
