Испытания сионского мудреца - [17]

«Можно прийти с шестнадцатилетним сыном? — позвонила его мать, после статей в газете. — Курит анашу, не слушается, грубит, ничего не могу сделать! Он хорошо говорит по-немецки, а по-русски плохо!» — с гордостью сообщила она. Отец оказался русским немцем, мать русской. «Sie ist hysterisch (она истеричка)!» — объявил гортанно, противнее чем настоящие немцы, парень с явно славянской внешностью и с «гермафродитным именем» Ойген (Eugen) — Евгений. «А вы умеете говорить по-немецки?» — спросила у меня его мама, придя с сыном в немецкую клинику с немецкой табличкой у меня на дверях. «А как вы думаете? Вы где находитесь?» — не выдержал я, почувствовав, что она стесняется за русских перед сыном. — Вы где? В русской клинике? Ваш сын, кстати, первый русский пациент в этой клинике!». «Очень хорошо, а то я плохо разговариваю по-немецки, а он не хочет по-русски!» — «поняла» она меня. «Потому что ему так выгоднее! — объяснил я ей. — Так же студентам, узбекам в России, на занятиях было выгодно говорить: «моя по-русски не понимай», если они не были готовы к занятиям! — А почему ваш сын не говорит по-русски, если в 13 лет сюда приехал?!». — «Так мы же сами не хотели! Я требовала, чтобы он только по-немецки говорил, тогда ему легче будет здесь!». «Зато труднее вам и ему с вами! Вы его уже тем самым отдалили от себя — русской! А как отец?» — спросил я. — «Он, вообще, не умеет по-немецки!». «Интересно! — сказал я. — Русская мама, не владеющая немецким, требует, чтобы сын говорил только по-немецки, а немец — папа говорит по-русски! Теперь заставьте ещё и мужа заговорить по-немецки, а сами возвращайтесь в Россию за новой партией людей для Германии! — сказал я раздражённо дуре. — Хорошо, подождите в коридоре!» — предложил я немецкой патриотке. «Sie ist hysterisch», — повторил русский сын «немецкой патриотки». — «А как ты объясняешься со своими товарищами?». «По-немецки!» — удивился вопросу гадкий утёнок, превратившийся, как он считал, в лебедя. — «Они что, все говорят по-немецки?». Ойген ещё более удивлённо на меня посмотрел! «А на каком же ещё?!» — спросил он меня уже как дурака. «На русском же проще!» — для него ещё глупее, объяснил я. «Так они же немцы!» — удивился он моей наивности. — «Так ты, с какими немцами водишься?!». «С нормальными!» — ответил Ойген. «А русские немцы кто?» — поинтересовался я. «Они русские!» — пренебрежительно ответил немец — Ойген. «А мама твоя, тогда ещё хуже!» — предположил я. На его лице прочел, что так оно и есть для него!

Через неделю позвонила мать другого парня — 28-ми лет. Родители врачами в России были. «Помогите, ничего не получается с сыном! Всё шло хорошо, 14 лет ему было, когда приехали в Германию! Учился в гимназии, затем не стал ладить с соучениками! Стал бояться посещать гимназию, и вот уже 5 лет сидит дома никуда не выходит. Лечился в нескольких психотерапевтических клиниках и в закрытой психиатрии был, но ещё хуже стало». «Хорошо, приводите», — предложил я. — «Так в том то и дело, что он не хочет никуда идти — врачам не верит! Мы его водили к психиатру, после этого сказал, что больше не пойдёт!». «А что он дома делает?» — спросил я. «Немного брату помогает, у которого своя фирма — компьютерные работы на дому выполняет, как бы работает у брата! В остальное время у компьютера сидит! Днём спит, а ночью сидит у компьютера и телевизора». — «А что он смотрит в интернете?». — «Этого мы не знаем, он не рассказывает». — «А подруга у него есть?». — «Нет, и не было». — «Может у него гомосексуальные наклонности?». — «Всё может быть, но мы не знаем». — «Так вы ведь сами врачи!». — «Ну, какие мы врачи! Я гинекологом была, а сейчас работаю кассиршей!». «Я как бы немец, был хирургом 25 лет, а сейчас вот рабочий на металлическом заводе», — сказал отец парня, сухой, жилистый, высокого роста, с большими руками, которые резали, а сейчас штампуют! Немногословный, но твёрдый, смотрящий прямым немигающим взглядом, как будто он гипнотизёр, а не я. Сразу понял, что сыну не должно быть легко с таким обиженным и твёрдым папочкой. «Вы с ним разговариваете?» — спросил я отца. «С кем?» — не понял вопроса отец. — «Ну, с сыном!». Жена при этом печально отвернула голову. «Ну, а как же!» — ответил хирург. «А как?» — спросил я. — «Ну, как положено!». — «А как положено?». — «Ну, чтобы перестал валять дурака и взялся за ум! Я ведь работаю, хотя и мне нелегко, и он должен что-то делать!». — «Всё дело в том, что если будете на него давить, то не исключена возможность попытки самоубийства!». — «Он уже предпринимал их», — печально подтвердила мать. Отец продолжал немигающим взглядом на меня смотреть. «Если вы так и на сына смотрите, — рассмеялся я, желая его немного размягчить, расслабить, — то я ему не завидую!» — сказал я. Ни один мускул, не дрогнул у отца! Крепкий оказался сибиряк — сибирский немец! Конечно, в таких условиях только крепкие могли выжить! Это тебе не западные здешние немцы, это даже не русские — это «русаки», как они себя называют! «Ну хорошо, уговорите сына прийти!» — заключил я, поняв, что с отцом и матерью ничего не решишь. — Скажите, например, что русский врач его приглашает на приём, пусть ещё русского врача проверит!». «Доктор, когда наш сын может прийти?» — позвонила мать через неделю. Привёз его отец, но не зашёл ко мне, а остался в машине. «А отец где?» — спросил я у парня высокого роста с приятным детским лицом, говорящим торопливо, слегка заикаясь, словно боясь, что его перебьют, и поэтому хочет успеть сказать, пока его не перебили. «Папа не даёт слова сказать?» — с улыбкой предположил я. «Да, нет», — уклонился он от ответа. — «И ты с отцом можешь свободно обо всём говорить?». — «Могу, но нет особого желания». — «Почему?». — «Потому что он всегда старается победить, оказаться правым, но отец не причём, он не виноват». — «А кто виноват?». — «Просто у меня нет никаких желаний». «Нет желаний или страх — неуверенность в себе?» — уточнил я. — «И то, и другое, в гимназии чувствовал себя отвергнутым». — «Со стороны кого, соучеников?». — «Да, в общем да». — «Что, все были против тебя? Были и те, кто тебя понимал?». — «Да». — «Так почему же, тебе этого мало было? Так не бывает, чтобы все были за нас, чтобы все нас любили! Надо и с наличием противников считаться, они всегда есть и будут! Кто, — местные немцы были твоими противниками?». — «Нет, у нас в классе было большинство русских». — «Да, но тебе тогда было 14 лет, а сейчас 28 лет! С возрастом люди перестают быть такими открыто агрессивными, вернее, агрессивность не выражается в физической форме!». — «Так я не боюсь никого физически!». — «А чего боишься, плохо выглядеть, не так как все! Или думаешь, что ты странный, и все это видят?». — «Ну, да». «Но это не так, я психолог и замечаю больше, чем многие другие, но никаких странностей у тебя не вижу». — «Но вы же заметили, что я торопливо разговариваю». — «Да, но я психолог, все мы разговариваем по-разному, но это не означает, что мы странные». — «Подростки во дворе тоже отпускают шутки в мой адрес». — «Знаешь почему?». — «Почему?». — «Потому что ты этого боишься и внимательно на них смотришь! В России тебе бы сказали: «Че надо, че вылупился?!». — «Нет, я не смотрю на них». — «Если бы ты не смотрел, то не замечал бы, что они на тебя смотрят! Ты смотришь, и очень внимательно смотришь на всех! Это твоя основная сейчас деятельность, потому что ты стараешься заметить, как тебя воспринимают окружающие, как реагируют на тебя! Не тебя изучают, а ты всех изучаешь! Твоя проблема в том, что ты очень строг к себе и самолюбив! Ты не можешь себе позволить иногда не так выглядеть! А агрессивным подросткам тоже, если это тебя волнует, можешь ответить!». — «Как?». — «Они русские?». — «Нет, турки». «Тогда пошли их по-русски на три буквы!». — «Так они же не поймут!». «Тем лучше, зато ты поймешь! Ты ведь тоже по-турецки не понимаешь! Пусть учат русский, тогда поймут, что сказал!». Впервые за всю беседу он улыбнулся, в отличие от отца. — «Придёшь в следующий вторник на очередную беседу?». — «Если надо, то приду». — «Кому надо?». — «Ну, родителям». — «А тебе?». — «Когда шёл к вам, то не хотел, а так приду. Хотя, всё равно всё напрасно. Мне уже пытались помочь». — «Кто?». — «В клинике». — «Кто?». — «Врачи». — «Какие врачи, местные?». — «Да». — «Похож я на местного?». — «Нет». — «А почему ты не знакомишься с девушками?» — поняв, что наклонностей к гомосексуализму у него нет, спросил я. — «Так я ведь не выхожу из дому». — «А через Интернет?». — «Так это же неполноценное знакомство!». — «Почему?». — «Потому что там такие же, как и я». — «Значит, ты себе таким не нравишься, который сидит дома?». — Молчание… «У меня неуверенное чувство среди людей, страх». — «Страх «упасть», чтобы все видели?» — «Ну, да». — «Но, чтобы меньше падать, надо больше ходить! Тебе надо, как ребёнку заново учиться ходить! Упадёшь, встанешь и опять пойдёшь! А как ты пытался покончить с собой?». — «Из охотничьего ружья пытался застрелиться, но не хватило сил». — «Смотри, как интересно получается, смерти не боишься, а насмешек подростков-турков боишься». — «Так я их не боюсь физически». — «Тем более, кто они такие! Убогие, безмозглые жертвы аборта! А для тебя важны их реплики!». — «Но я всё равно не буду из дому выходить». — «Хорошо, делай для себя что-нибудь дома! Подготовься к учёбе в Fachschule (институт, обучающий профессии)». — «Нет, я хочу в университет». — «Тогда сделай Abitur (аттестат зрелости), подготовься дома!». — Молчание… «А что оно мне даст?» — «А что ты потеряешь? Ты откроешь для себя путь, если захочешь учиться! А главное, ты поймёшь, что можешь ходить и не всегда падать!». «Брат меня вынужден уволить, — сказал на следующем сеансе парень, — у него дела в фирме плохие». — «Возьми больничный лист у врача в праксисе. Запишись на приём к психиатру». — «А он даст?» — «Вначале может и не дать, в особенности, если скажешь, что у русского врача лечишься, а к нему пришёл лишь за больничным листом. В жизни надо иногда, вернее часто, быть не таким простым и наивным! Я бы тебе дал, но не имею права, т. к. работаю в клинике, а клиника не выдаёт больничные листы, выдаёт только тем, кто на стационарном лечении. Первый раз придёшь к врачу и расскажешь, что с тобой! Скорее всего, он выпишет тебе лекарство! Если захочешь принимать его, попробуй, может и неплохо будет! А через два — три посещения попросишь больничный лист, если добрый, незлой, то выдаст, но ты сразу поймёшь это уже с первого раза! Если злой — иди к другому, понял?». — «Понял». «Я и в юности учил товарищей по техникуму брать справки от учёбы у врачей! И это хорошо у них получалось!» — вспомнил я. «Взял на месяц больничный у психиатра! — с гордостью объявил парень через три недели. — Всё произошло, как вы и предсказывали. Он меня почти ничего не спросил, не более пяти минут всё длилось! Выписал первый раз лекарство, после которого я два дня подряд спал и больше не хочу принимать». «Не надо, — согласился я, — или попробуй половину дозы. Но главное, ты добился первого успеха!». «Какого?» — недоумённо спросил он. — «Взял больничный лист и хорошо сыграл свою роль, проявил артистические способности!». — «Какой это успех! — вздохнул он. — Успех инвалида». — «Но ты не инвалид! Ты себя им хотел сделать, а теперь не будешь им!». — «Почему?». — «Ты принижаешь свои успехи, хочешь доказать, что инвалид! Ты пошёл один к врачу, без родителей, сам всё очень хорошо организовал и роль сыграл!». — «Так я ведь не играл, я ведь такой и есть». — «Как не играл? Ты артист!». — «Почему?». — «Почему ты при первом посещении психиатра не попросил больничный лист?». — «Так вы же так сказали». — «Да, правильно, сценарий мой, но игра твоя! Ты сказал врачу, что ко мне ходишь?». — «Нет». — «Вот, ещё одна удачная сценка! Т. е. ты не такой простой!». Парень, наконец, рассмеялся. — «Иди, и готовься к абитуру (экзамены не аттестат зрелости)! — посоветовал я. — Теперь у тебя благодаря больничному листу будут ещё деньги какое-то время!». — «Так у меня есть деньги, они мне пока не нужны». — «Выбросишь, если не нужны!». «Спасибо, сын стал готовиться к экзаменам на абитур. Просил записать его к вам на приём», — позвонил отец через месяц. «Большое спасибо, учусь в университете, извините, что не пришел к вам на прием. Времени не было», — через полгода позвонил сам бывший пациент. «А ты послал турок все же на три буквы?» — не удержался я. — «Нет, я их больше не видел».