Испытания - [80]

Григорий кивнул, на лице его Игорь Владимирович не без удовлетворения заметил хмуроватое удивление.

— Обсуждали же один раз на совете. Уже в план работа записана, чего же еще говорить, — упрямо нагнув голову, возразил он.

— Записано, но план еще не утвержден, а разговор о вашей работе уже вышел, так сказать, на широкую аудиторию. И я не знаю, хорошо это или плохо. Знаю только, что нужно запастись аргументами в пользу вашей работы. — Игорь Владимирович остановился против кресла, в котором сидел Григорий, протянул ему газету. — Можешь прочитать, но верни сегодня же.

— Уже читал, — не отводя глаз, сказал Григорий.

— Когда? — Игорь Владимирович не смог скрыть своего удивления.

— Ну, в общем, давно, когда статья писалась. — Григорий, видимо, разозлился на себя за неопределенность ответа, в которой как будто содержался виноватый оттенок, и закончил уже резко: — Считаю, что статья правильная. Доступно объясняет неспециалистам, чем мы занимались и насколько необходима эта работа.

— Да… — неопределенно протянул Игорь Владимирович и опустил руку с газетой. Он стоял и смотрел на этот хорошо знакомый упрямый бодливый наклон головы Григория, на глуповатый нос бульбой, на жестко поджатые прямые губы, придававшие лицу выражение уверенной настойчивости, и в который уже раз Игорь Владимирович ощутил внезапное, чуть сковывающее удивление, будто совсем не знал этого хорошо знакомого человека. — Да, конечно. Но не будем обсуждать здесь статью, тем более, что она адресована не нам. Важнее подготовиться к ее последствиям, — после небольшой паузы спокойно ответил он Григорию и спросил, обращаясь к художнику: — Так как, Жорес Сергеевич, считаете ли вы, что срочность обоснованна?

— Да, пожалуй, — ответил Синичкин.

— Прекрасно, тогда приступайте к работе. Я предупрежу, чтобы все материалы вам давали без задержек. — Игорь Владимирович прошел вдоль стеклянной стены и сел за письменный стол, давая понять, что разговор закончен.

«Считаю, что статья правильная», — повторил он про себя слова Григория и ощутил смешанное с грустью восхищение; у него, Владимирова, никогда не было ни этой смелости, ни настойчивости. Он за всю жизнь так и не сказал никому: «Считаю, что это правильно». Он всегда выжидал, пока это скажут другие, и эти другие говорили и добивались своего, а он в ожидании благоприятных обстоятельств тешил себя мнимыми победами, обеспечивающими душевный комфорт.

Может быть, только совсем недавно Игорь Владимирович понял, что именно ожидание каких-то свершений и было ведущей чертой его личности, и теперь казалось, что и все доброжелатели — а недругов у него не бывало никогда — только и ждали, что он что-то совершит, сделает, подвинет. Так и жил он, словно осененный венцом блестящих надежд и ожиданий. Но вот минули годы, и жизнь подходит к концу, и венец ожиданий и свершений проржавел и съехал набок, и ни он сам, ни другие, кажется, уже не ждут ничего…

Почему, почему же так сложилась его жизнь, разве был он лентяем и трусом? Нет — ни тем, ни другим, и дураком, пожалуй, он не был… Тогда почему? И тут Игорь Владимирович, может быть, впервые понял о себе правду, и она огорчила его, потому что была совсем не величественной, до обидного обыденной: он всегда слишком остро чувствовал вкус дарованного мгновения, всегда он был предан ему и не мог ничего подвинуть, потому что не был способен на подвижничество и не был способен на самоограничение, без которого невозможно достигнуть цели. В нем, как во всяком человеке, если верить психологам, была заложена бездна способностей, но, может быть, он слишком дорожил своими способностями, чтобы пренебречь одними во имя развития других. Так самовлюбленная красавица, продорожив собой, остается старой девой. Всякая специализация требует ограничения заложенных в человеке возможностей, всякое приспособление к реальности — самопринуждение. Человек вправе выбирать, какие задатки развивать, каким дать заглохнуть, но выбор этот неизбежен. Владимиров ушел от него, он предпочел приспосабливаться лишь к собственному «я», он тешил себя иллюзией разных возможностей, но — сейчас он это отчетливо понял — ему редко удавалось делать то, что хотелось.

Игорь Владимирович встал и снова зашагал по кабинету, злясь на себя за эти никчемные мысли. Нет, какой-то частью души он не чувствовал себя старым бесплодным деревом — он давал тень, в которой росли другие. И разве эти парни, которые только что вышли из кабинета, эти парни, которые не могли скрыть отчуждения, не ему ли они обязаны своей цельностью?..

…Давая ощущение прочности и покоя, ровно гудели в крейсерском режиме мощные реактивные двигатели, плыли медленно за стеклом иллюминатора поредевшие хлопья облаков, утомляющие глаз непомерной белизной. Игорь Владимирович вызывал из памяти события последних дней, пытался понять их дальний отвлеченный смысл и мучительно сдерживал себя от соблазна хотя бы мысленно выстроить свою жизнь в цепь заранее предустановленных целей, как бы оглянуться на прожитое наивным, но целительным телеологическим взглядом, чтобы сегодняшний день предстал результатом всех усилий, достойным и удовлетворяющим. Но он не мог этого сделать, ибо хорошо знал, что с годами человек все лучше овладевает успокоительным искусством самооправданий. Игорь Владимирович был слишком трезвым человеком, чтобы увлечься этим искусством. И он вспоминал…