Испытание временем - [182]

Не только моральные, психические, но и религиозные причины могут стать преградой любовному чувству. Юноши и девушки народов, которым не дозволены браки с иноверцами, не дадут своей любви прорасти. Покуда нерушимы общественные нравы и национальные узы народа, запрет сохранит свою силу.

Благоразумие и привычка — чудесные друзья влюбленных. Они подсказывают порой мириться с тем, с чем мириться трудно, однако серьезные расхождения в оценке нравственных правил могут сделать любовь невозможной. Девушка, которая не согласится иметь мужем забулдыгу, охотно сделает его своим другом. Дружба — та же любовь, логически незавершенная или изжившая себя. Это — обмен дарами без характерного для любви накала чувств, взаимное расположение связало людей, а нежное чувство не состоялось.

В любви нет становления — это процесс. Безгранично сложна жизнь, и непрерывны изменения в духовном и физическом состоянии людей. Эти сдвиги колеблют устои, на которых зиждется любовь. Жизнь может распорядиться, чтобы достоинства и недостатки одного и потребность в них другого со временем изменились или вовсе исчезли. Болезнь ли, страдания сделали сильного слабым, глубокого поверхностным, один возвысился над своей средой, другой несчастным образом отстал. Возникла новая ситуация, а с ней и новые потребности. Тот, кто сумеет на них отозваться, станет желанным, а затем и любимым.

ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ

Отправляясь в 1957 году из Москвы по маршруту Киев — Львов — Ужгород и дальше вдоль реки Тиссы, я был счастлив при мысли, что никаких литературных материалов я с собой не захватил, писать не придется, можно будет отдыхать. В Киеве я бродил по вновь отстроенному Крещатику и приятно провел время с художественным руководителем театра имени Франко Гнатом Юрой, одобрившим мою пьесу к постановке. Во Львове я осмотрел картинную галерею и на минуту задержался у солидного особняка филиала Академии наук. Последующее произошло помимо моей воли и расчета.

Я переступил порог ботанического отделения, отрекомендовался и, по обыкновению, спросил, что в ботанике нового, интересного.

Мне указали на члена-корреспондента Академии наук Украины Лазаренко и посоветовали ближе с ним познакомиться.

— Он вам много расскажет о своих мхах… Мох — это его конек.

Об отечественных мхах у меня было крайне приблизительное представление, и, скорее из любопытства, чем из практических побуждений, я направился к нему.

Профессор спешил на заседание и пригласил меня вечером к себе домой. Мое праздное любопытство сразу же сменилось интересом, зашевелилась надежда услышать нечто такое, что может мне пригодиться…

Как водится при таких встречах, ученый завел речь о литературе, наши вкусы во многом совпали, и незаметно мы из области не весьма достоверной перешли к освященной логикой науке.

— Меня действительно много лет занимали различные виды мхов, — начал ученый, — было время, когда мне казалось, что ничего более интересного в ботанике нет. Я писал статьи, читал лекции, издавал книги и одобрял диссертации моих ассистентов. Меня даже немного считали маньяком, и не без основания. В стране нужда, голод, от агробиологов и ботаников спрашивают пищи, а я ищу новый вид мха, чтобы скрестить и удивить мир невиданным гибридом. Все это в прошлом, сейчас меня интересует хлорелла.

Я впервые услышал об этом растении и спросил: где и как оно произрастает? Он улыбнулся.

— Вы действительно ничего не знаете о ней?

Чтобы не обнаруживать своего невежества, я неуверенно заметил:

— Нет, почему… Насколько я припоминаю, ее родина — Африка…

— Нет, нет, — перебил он меня, — она растет и размножается в стеклянной банке на окне.

Он прошелся по своей обширной квартире, извинился, что не может меня ничем приятным угостить — жена его в отъезде, — и после короткого молчания продолжал:

— Что ж рассказать вам о хлорелле?.. Ведь вы о ней не очень много знаете. Кажется, так? — Его виноватая улыбка как бы просила извинения, что он вынужден начинать с азов. — Хлорелла не совсем обыкновенное растение, у нее нет ни стебля, ни листьев, ни семян. Она не нуждается в почве и обходится без органических удобрений. Хлорелле не страшны ни засуха, ни ливни, ни ржавчина. Она на редкость экономна: листья и корни наземных растений могут много упустить в атмосфере и почве, с хлореллой этого случиться не может, она всей своей поверхностью вбирает питание, ничто не ускользнет от нее…

Я стал записывать, но он меня остановил:

— Не надо, вы все это прочтете в журнале «Рыбоводство». Увы, это единственный печатный орган, всерьез занимающийся хлореллой. Всю свою жизнь эта водоросль проводит в воде, ростом она не очень велика, в одном кубическом сантиметре ее сорок миллионов. Она космополит, хлореллу встретишь всюду: и в пресноводных бассейнах, и в почве, и на коре деревьев, и даже в организме инфузорий, гидры, амебы и червяка. Она и в этой неблагоприятной среде размножается. Хлорелла выживает во льду и продолжает свое существование после того, как лед растаял… И в южных пустынях, и на Крайнем Севере, где полярным летом достаточно солнечного излучения, — хлорелла чувствует себя прекрасно… Главное ее достоинство, — после многозначительной паузы продолжал профессор, — способность усваивать больше солнечной энергии, чем какое-либо другое растение. Наши злаки — пшеница, рожь, овес — используют до полутора процента поглощаемой энергии, половину ее они тратят на построение стебля, листьев и корней. Хлорелла может усвоить более двадцати процентов, ничтожно мало расходуя на себя.