Испытание властью - [4]

Повар уполз на четвереньках, умоляя нас не выдавать его.

Мы заварили крепкий чай, открыли по банке соевых бобов и покушали Предстояла еще огромная, кропотливая работа и силы надо было подкрепить. С жадностью поглощая бобы, мы дружески шутили и вспоминали прошлое.

Самый худой из нас солдат — Иван рассказывал со смехом.

— Однажды в войну мы с пацанами пошли искать яйца диких уток. Парни берут их и отпускают в озеро — в воду. Если они не запарены, то тонут. Такие и забирали более взрослые. А я был самый маленький и голодный, плелся позади всех, собирая плавающие яйца и ел их. Они были уже почти с цыплятами. Чуть не сдох потом! Что не веришь, Павел?

Верю! От тебя все еще тухлятиной пахнет.

За столом грохнул хохот, некоторые вытирали слезы от смеха и давились бобами. Не успели просмеяться — заговорил Жора, у которого тонкая шея торчала из воротника, как жердь из проруби.

— А у нас один в деревне рыбу жрал! Вот это да! Берет карася здоровенного, ложит на ладони и начинает грызть. Как на губной гармошке играет. На спор за тридцать секунд съедал. Потом отбросит — одни кости.

— А ты, наверно, их доедал. Оттого и дохлый такой.

От хохота дребезжали стекла в окнах, кое-кто ронял ложки на стол и заливался смехом, задрав голову. Давно я не бывал на таких дружеских и веселых застольях.

Наконец, Павел сказал:

— Ну, хватит трепаться!

И мы взбодренные, дружески настроенные, снова приступили к работе. Поднимая тяжеленную кастрюлю с солянкой, я вдруг почувствовал под правым ребром резкую боль. Она распространилась почти по всему животу, но стала более терпимой и я перестал обращать на нее внимание. Ночь пролетела мигом. К утру завтрак был готов, и мы первые его поели. Несколько минут усыпляющей тишины вдруг были заглушены топотом сапог, криками, звяканьем ложек, командирским уверенным баском. В столовую вошел первый батальон. Началась раздача завтрака, мытье посуды, сбор объедков. Когда роты поели, мы вышли в зал, убирали, мыли, чистили столы. И так в обед и ужин.

Вечером посуда была вымыта и составлена. До конца смены оставалось минут пятнадцать, когда ко мне подошел один из дежурных.

— Товарищ старшой, приглашаем вас на торжественный ужин.

— Какой еще ужин, мы же покушали?

— Това-а-рищ старшой, заходите вот сюда в кладовку, мы все объясним.

В маленькой кладовой собрался весь наряд, все застенчиво улыбались. На полу стоял таз с перловой кашей, рядом кастрюлька с кусочками вареного мяса.

— Ребята, это что такое? Откуда? Зачем?

Вперед вышел Павел.

— Докладывает главный обжора! Каша — не наша. Оставила предыдущая смена и мне шепнули, чтобы я ее съел. Мясо принес повар и просил вас, чтобы не рассказывали начальству, что он жулик! А солдаты и так давно это знают. Так что здесь — все нормально, прокурору делать нечего. Все мы получили законно.

— Ну ладно, мужики, ешьте, а мне и так плохо — в животе революция.

— Товарищ командир, это ей — богу от недоедания. Давайте сядем, вместе поедим напоследок. Когда теперь встретимся? Ведь скоро по домам!

Последние фразы он произнес уже грустно и все они просяще смотрели на меня.

— Давайте только побыстрей, и потом строиться.

Солдаты перевернули кверху ножками табуретку и поставили на них таз. Перемешали кашу с мясом и вылили туда литр растительного масла. Хлеба не было. Все встали на колени вокруг табуретки и вытащили из-за голенищ алюминиевые ложки. Паша и здесь не удержался от прибаутки.

— Ну, зачали и почали плясать поповы дочери! Поедим на верхосытку и отдыхать!

Ели дружно, весело поглядывая друг на друга. Я жадно проглотил порядочно плавающей в жиру каши, от этого мне стало еще хуже. Боль в боку вновь стала резкой, стали потеть ладони.

Мы вышли из столовой и построились у входа. Наши сменщики задерживались. Справа на гарнизон заходила грозовая туча. Она выбрасывала из себя молнии и глухо громыхала, как будто в ней перекатывались огромные пустые бочки. Казалось, что темная масса ее втянула в себя солнце, и стало сумрачно.

Наконец, пришагал сменяющий нас наряд, спешно прошла сдача дежурства и мы пошли в палаточный городок. Я чувствовал себя все хуже.

Начал прокапывать дождь и мы стали поторапливаться.

* * *

Побежали еле-еле. Я скрючился от боли в животе. Чуть ногами перебираю! Проклятое масло из горла лезет. Голова кружится. В глазах темно от боли. Бегу вроде, а сам не понимаю, куда и зачем. Постепенно стал отставать от своего отряда. Кое— как плетусь. Худо мне совсем. Отравился, думаю, чем-то.

Дождь крупными каплями стучит по голове, а я ничего не соображаю. Чувствую, к земле клонит. Упаду сейчас! Слышу, кто-то берет меня под руки и волокет куда-то.

— Старшой! Ты что? Побледнел весь! Плохо тебе? Не беги с нами. Спрячься под крышу. Отлежись немного. Видать, траванулся капитально. А мы тихонько пошлепаем, а то гроза начинается. Ну давай — будь!

Павел поправил на моей голове пилотку и побежал вслед за нарядом. Больше я ничего не помню. Очнулся под крышей полевого, огромного туалета. Кроме меня солдат полно. Пошевелил головой — гудит в ней, как сирена воет. Силы нет. Руки, ноги как ватные. Но уже начал соображать. Слышу — гроза жуткая. Молнии так сверкают, небо на куски рвут и до самой земли летят. Гром — как пушка бухает. Кажется, вся земля трясется. А дождя нет. Вдруг и он хлестнул — как бадья вверху опрокинулась. Сплошная вода льет и гудит все кругом, как в водопаде. Смотрю, солдаты ехидничают, выглядывая на дорогу.