Исповедь якудзы - [94]

— Перестань переживать из-за нее, — как мог, пытался я успокоить взволнованную женщину. — Осэй здесь долго не пробудет, она скоро уедет обратно в Кобэ…

Но положа руку на сердце я и сам начал переживать из-за того, что происходит. Особенно когда товар ей принес совсем еще мальчишка — высокий, лет двадцати, скорее всего студент. Постучался в дверь и вежливо поздоровался:

— Доброе утро, — в руках у молодого человека был громадный чемодан. — Извините, что побеспокоил вас…

Осэй скрылась с ним наверху и несколько часов из комнаты не доносилось ни звука, а потом мальчишка спустился, цокая подошвами по ступенькам и церемонно распрощался:

— До свидания, спасибо за гостеприимство!

Эта встреча сильно меня обеспокоила, я решил поговорить с Осэй всерьез, но, должно быть, за эти годы она так хорошо меня узнала, что научилась понимать без слов. Почувствовала мое недовольство и мгновенно исчезла, как всегда без единого слова, даже не предупредив, и больше никогда не возвращалась!

Где-то через месяц или полтора мне пришла повестка из полицейского управления.

Я собрался без всякого энтузиазма, явился в полицейский участок и узнал, что меня вызвали по делу о контрабанде раствора амфетаминов. Надо признаться, я и раньше догадывался, что за препараты таскает в бутылках Осэй. Образцы такого “товара”, сворованного вместе с другими медикаментами, нам приносил Сабуро, ловкий парень, о котором я уже упоминал. Я когда-то спросил его — где он раздобыл эту штуку, и он бойко ответил, что амфетаминов полно на складе любого госпиталя военно-морских сил. Их выдавали пилотам-камикадзе, чтобы подзарядить их храбростью перед полетом. Сабуро продавал амфетамины по десять иен за ампулу. Но я послал его ко всем чертям вместе с этой мерзостью — я слишком хорошо помнил, от чего скончались старый босс клана Дэвая и мой предшественник Мурамацу. Их обоих убили наркотики!

Поток наркотиков нескончаемой рекой лился на черный рынок, и раздобыть их было несложно, одно время амфетаминами вполне легально торговали в самых обыкновенных аптеках. Из-за доступности наркотиков в послевоенные годы появилось огромное количество наркозависимых людей — и это грозило превратиться в серьезную проблему. Поэтому в начале пятидесятых, году, кажется, в 1951-м, а может уже в 1952-м, полиция всерьез взялась за наркоторговцев. Детектив рассказал мне, что Осэй входит в число известных дельцов нелегального наркорынка, сама перевозит оптовые партии товара, но полиции так и не удалось проследить ее маршрут и задержать молодую женщину с поличным.

— Послушайте, — говорил детектив, — вы опытный человек и должны понимать, что вас можно обвинить в укрывательстве и пособничестве. Разве не так? Нам известно, что вы лично не употребляете наркотиков и не держите такого товара в своем доме, но все равно, вам следовало сообщить в полицию о подозрительной женщине и факте контрабанды. Так почему вы этого не сделали? Вы совершили серьезное правонарушение…

Мне пришлось много часов слушать подобную болтовню. Методы работы полиции претерпели серьезные изменения по сравнению с довоенными, но по своей поганой сути полицейские остались все теми же ублюдками, норовящими поглубже засунуть нос в ваши дела. Допросы естественным образом переросли в судебный процесс. Мне помогали два надежных юриста, один был работником суда, а второй — уважаемым членом адвокатской палаты. Так что мне присудили всего год тюремного заключения. Можно сказать, я легко отделался и поэтому не стал подавать апелляцию. До оглашения приговора меня выпустили под залог, но в августе 1953-го снова взяли под стражу и отправили за решетку.

Я провел месяц в токийской тюрьме, а потом меня и еще десятерых заключенных решили перевести в тюрьму на острове Хоккайдо. Наше узилище располагалось в удаленной северной части острова, у самой границы с Россией, и всех приговоренных ждало долгое путешествие — сперва нас погрузили в поезд, потом пересадили на паром, затем опять запихали в железнодорожные вагоны. В общей сложности мы пробыли в дороге двое суток.

Тюрьма Абасиро впечатлила меня прежде всего тем, что охранникам в ней приходится едва ли не хуже, чем заключенным. До сих пор не пойму, как они выдерживали такую жизнь. Представьте себе — при температуре минус двадцать, а то и минус двадцать пять градусов, даже в ураганы и снежные бури, они гнали заключенных на работы в поле, а потом стояли рядом почти неподвижно и стерегли нас, пока мы трудились. Если выпадал особенно глубокий снег и работать в поле становилось совершено невозможно, нас отправляли на склоны холмов — валить лес, потому что по снегу гораздо проще тащить срубленные стволы вниз, на равнину.

Деревья на холмах росли просто огромные, в четыре обхвата, когда мы валили этих великанов, оставались огромные пни — торчали из земли, как гигантские занозы, их приходилось выкорчевывать. Пни обвязывали веревками и с помощью лошадей выдирали из земли.

Лошади — удивительные существа, очень разумные и обладают потрясающей силой! Они перевозили огромные бревна, вес которых во много раз превышал их собственный, волокли их за собой на длинных постромках, прикрепленных к спинам. Знаете, зимой стволы деревьев обмерзают, покрываются толстой ледяной коркой и становятся в несколько раз тяжелее, чем летом. Самые тяжелые из них — тисовые деревья с древесиной высшего качества, она состоит из тончайших волокон и считается очень прочной, из нее производят грифельные карандаши. Каждая ветка тиса имеет немалый вес — если по глупости случайно подставить голову, то будешь после удара считать звезды, как будто тебя хватили куском железной арматуры.