Исповедь якудзы - [57]

Наступили дни, когда деньги у нас совсем закончились, а голод стал нестерпимым, и мне пришлось подворовывать в окрестных деревеньках. Я крал с огородов дыни, початки сладкой кукурузы, но обжарить их было негде, и мы ели их сырыми. До сих пор удивляюсь, как при такой жизни нам удалось избежать болезней. Изредка нам удавалось устроить небольшую постирушку — мы одалживали у местных крестьян круглые лоханки и стиральную доску, стирали перепачканное нижнее белье, затем полоскали его в пруду и развешивали на просушку, а сами сидели и ждали, когда белье высохнет, накинув кимоно на голое тело. В те давние, почти забытые времена люди часто странствовали пешком, сельские жители не усматривали в этом ничего странного и даже охотно помогали паломникам. Нас могли угостить чашкой чая, разрешали набрать воды в колодце или переночевать в сарае, и все такое прочее.

Но все равно мучительно изо дня в день брести по пыльным дорогам без цели и смысла. Путешествие в никуда истощало нас морально и физически. Поэт сказал про таких как мы — “странники, бредущие в печали и грусти”. Рано или поздно наше внутреннее напряжение должно было вылиться в ссору.

На Омицу было больно смотреть — прежняя улыбчивая девушка из кафе “Бёдокэн” полностью исчезла, она стала совсем другой. Я с горечью сознавал, что это именно я лишил несчастную девушку привычных радостей — новых нарядов, лакомств и деликатесов, походов в театр и кино. Она могла иметь все, что пожелает, но от всего отказалась ради меня! И вот настал переломный момент, мы привычно брели вдоль берега реки Сано, когда я набрался мужества и сказал ей:

— Послушай, Омицу, тебе пора возвращаться в родительский дом… А мне… Мне надо побыть одному и многое обдумать…

— Я скорее покончу с собой, чем возвращусь под родительский кров в одиночестве! — воскликнула девушка, и холодный ноябрьский ветер подхватил звуки ее голоса…

Сейчас я вряд ли вспомню дословно, что она сказала, но смысл ее ответа был именно таким. Девушка разразилась слезами, а я стоял, смотрел на нее и постепенно впадал в ярость! Я твердо решил завтра же порвать с нею. Был поздний вечер, и нам пришлось взобраться по поросшему зеленью склону холма и устроиться на ночлег прямо среди деревьев.

Холод разбудил меня на рассвете, я поднялся, огляделся, но девушки нигде не было видно! Она словно растаяла в воздухе, и только ветер покачивал голые ветки ей вслед. Я почувствовал себя как герой старинной легенды, чье сердце захолонуло и превратилось в кусок льда.

До чего же странное существо человек — еще вчера я сам решил порвать с ней, а сейчас испытывал сложные чувства — горечь и жалость к самому себе смешивались с гневом. Я был зол, что Омицу сбежала и бросила меня в одиночестве…

Но усилием воли я взял себя в руки и отправился на поиски. Я охотился за ней подобно дикому зверю, искал хоть малейший след, хоть какую-то зацепку, но все тщетно. Обессиленный, я опустился на большой валун рядом с дорожкой, которая вела к скромной гробнице местного святого, и совсем сник.

Девушка возникла передо мной подобно видению, она быстро шагала по узкой тропке, петлявшей среди цветущих полей, подходила все ближе…

Это действительно была она!

— Где тебя черт носит? — Я хотел прикрикнуть на строптивицу, но вся моя ярость непостижимым образом улетучилась.

— Мне удалось раздобыть рисовых шариков… — тихо объяснила Омицу и осторожно развернула небольшой сверток из бамбуковых листьев.

Действительно, там лежали четыре рисовых шарика. Мне показалось удивительным, что незнакомые люди были настолько добры к моей спутнице и даже угостили ее рисовыми шариками.

Но скоро выяснилось, что девушка выменяла еду на изысканное украшение — брошку из слоновой кости, которой она закалывала пояс кимоно, Я поглощал свою долю угощения с тяжелым сердцем — так не могло продолжаться дальше!

— Я не могу больше видеть тебя такой! — закричал я и стал уговаривать девушку: — Я всегда следовал кодексу истинного якудза, поэтому мне надо вернуться, закончить кое-какие дела, а потом я смогу приехать и жениться на тебе. Обещаю! Тебе придется вернуться домой только на это время… — Она залилась горючими слезами, но в конечном итоге все же согласилась уехать домой.

Вместе мы добрались до Койвы, дальше я продолжал путь в одиночестве. Добрался до Фунабаси, отыскал небольшой ресторан, в котором меня еще помнили, и попросил повара одолжить мне кухонный нож.

— Давненько не видались, Эйдзи, — кивнул мне знакомый повар, лоб которого был привычно перехвачен хлопковым полотенцем. — Зачем тебе понадобился нож?

— Не переживай, я воспользуюсь им прямо здесь и верну тебе лично в руки!

Должно быть, мои слова прозвучали убедительно, и повар без промедления одолжил мне нож. У меня была припасена прочная веревка, пришло время ею воспользоваться. Я зажал один конец зубами, а другим перевязал основание среднего пальца и затянул как можно туже. Замахнулся ножом и отрубил самую верхнюю фалангу пальца. Повар стоял тут же и ошарашенно таращился на меня — но в тот момент мне было слишком больно, чтобы обращать внимание на такие мелочи. Я отрезал кусок от чистого края хлопчатой набедренной повязки, перевязал тряпицей кровоточащий палец, попросил повара принести листок писчей бумаги, обернул в него отрубленный кончик пальца и забрал его с собой.