Исповедь старого солдата - [7]

Для подавляющего большинства затируха в деревне была единственной пищей. Я видел деревенских ребятишек, обычно днем, когда землю согревало солнце, бегающих босиком, в плохонькой одежонке, со вздутыми животами. Мне объясняли это скудностью пищи: дети были полуголодные, объедались с голодухи урожаями с огородов.

На старости лет я с особым удовольствием, если в руках оказывается свежий, хрустящий хлеб, кушаю его с молоком и вспоминаю тетю Дашу, вижу, как она подливает мне молоко, подкладывает кусочек свежего хлеба, и слышу ее голос:

— Ешьте, ребята, ешьте, труд и хлеб всегда вместе живут. Хлебушко рождается тяжело, потому что пропитан нашим горем. Чай, в городе-то и не все знают, как хлебушко на свет божий появляется. Слава Богу, погода пожалела нас, баб, стоит ладная, да и вас судьба прислала пособить… Уберем хлебушко, да и солдатушкам нашим на войне будет что пожевать…

Голос тети Даши затихал, вроде уходил куда-то внутрь…

После я узнал, что у тети Даши сын был в армии, еще до войны призван, а потом забрали на войну и мужа, а весточки нет ни от одного, ни от другого.

Работа в колхозе, несмотря на ее физические трудности, доставляла мне удовольствие, и я отдавал все силы. Я видел, как вокруг трудились из последних сил женщины, старики и дети, и все это стало для меня значительным уроком.

Сейчас осознаю, что в то время видел, к сожалению, только внешнюю сторону жизни людей, не понимая сути того времени, что порыв к работе людей обуславливался, в первую очередь, борьбой за выживание. Я не мог заглянуть в их души, объективно оценить мысли, чувства людей. Многие из них не выжили.

УРОКИ ДЕДА СЕРГЕЯ

Зимой неожиданно секретарь комитета школы предложил мне поехать в колхоз, где я с ребятами работал, и получить за работу зерно в качестве зарплаты. Я сослался на то, что у колхозников самим есть нечего, и поэтому не поеду. За отказ секретарь комсомола стал упрекать меня в том, что я нарушаю тем самым распоряжение райкома комсомола, по которому я должен получить за свою работу вознаграждение, и что мне нужно быть дисциплинированным и подавать пример другим, тем более что сейчас война и комсомол находится на боевом посту… А потом спросил:

— Слышал, Гладышева убили? Помнишь его? Вроде вы в одном классе были…

Да, я близко знал Леню Гладышева, мы вместе учились, бывал у него дома, знал его маму Зою Николаевну, младшего брата Володю. Даже сейчас вижу Леню: блондин с волнистой, красивой прической и постоянно широкой улыбкой… Леня через райком комсомола ушел на фронт, и я, провожая его, очень завидовал Лене — он был старше меня на полтора года.

Я помню тебя, Леня…

Я спросил секретаря школьного комитета:

— Почему не сообщают в школе о тех, кто погиб на фронте?

Мне секретарь вроде как по секрету разъяснил: в райкоме принято решение о наших погибших на фронте не говорить, они героически защищали нашу Родину и громили врага и, совершая подвиг, погибли героями, о чем пишут в извещениях о гибели. Резюмировал: всем, кто погибли на войне, после Победы будут воздвигнуты памятники.

В итоге я, как дисциплинированный комсомолец, поехал в колхоз.

Задолго до рассвета мама разбудила меня, и я отправился на вокзал. Еще в темноте выхожу из поезда на небольшой железнодорожной станции, куда мы осенью отвозили колхозное зерно для сдачи государству, и пешком знакомой дорогой иду в деревню.

Небольшой морозец, градусов 20, снег хрустит под подошвами моих недавно подшитых валенок, топаю к деревне, любуясь деревьями, украшенными изморозью. С восходом солнца они превращаются в сверкающие деревья сказочной красоты. Я увлеченно рассматриваю заячьи следы, и все виденное волнует молодое сердце, уже заряженное охотничьей страстью.

Под лучами низко висящего над горизонтом холодного солнца вхожу в деревню. Она показалась мне незнакомой: все занесено снегом, из огромных сугробов выглядывают окна домов, над крышами поднимается из труб дым… И вдруг передо мной в мыслях возникает широкая улица, по сторонам дома с палисадниками, в которых зеленеют кусты смородины или возвышается сирень, а рядом понуро стоят старые березы или разлапистые сосны.

Я знал, где живет дед Сергей. Ночами по дороге с зерном на сдачу государству мы шагали рядом с телегами, и он расспрашивал меня — кто отец да мать, как учеба, что пишут в газетах о войне, что о ней думают люди.

Смело зашагал к дому по улице среди сугробов и, как по коридору, по узкой дорожке, подошел к воротам дома. Поднимаюсь на крыльцо, сметаю голиком снег с валенок, вхожу в сенцы и стучу в обитую войлоком дверь… Дверь распахивает дед Сергей.

— Вот-те на, вроде бы Витька, — удивленно встречает меня хозяин. — Ну, проходи, проходи, раздевайся!

В избе тепло, уютно после мороза. На предложение позавтракать соврал, что дорогой, пока шел, две шаньги съел, а потом попросил попить чего-нибудь…

После общих, банальных вопросов, дед Сергей хитровато щурит глаза и спрашивает:

— Ну что, спина не зудится? Али забыл? Обижаешься, поди?

Я заулыбался:

— Нет, дед Сергей, спина не зудится, и ничего я не забыл. Такое не забывается… А мама просила сказать тебе спасибо за твой урок, говорит, что повезло мне с тобой.