Исповедь старого солдата - [22]

— Нет, мать, все в порядке, передыхаем немножко. Спасибо! Женщина кивнула головой, перекрестилась и пошла дальше.

Чем дольше мы разговаривали с Алексеем, тем больше он привлекал к себе мое внимание, становился ближе, нравился своей внутренней силой, исходящей от него потоком, оптимистичным взглядом на жизнь и постоянной улыбкой. Голос его был четким, однако в голосе звучали нотки доброжелательности, и это все проникало в мою душу.

— Ну что, Витя, будем трогать: ты стучи своей палкой, а я поползу к себе. Где живу, знаешь, понял. Заходи, тебе легче на своих-то…

Я встрепенулся, что-то подтолкнуло изнутри:

— Давай, Алексей, я помогу, потяну твою самоходку, только привязать что-то надо…

После упорства и препирательства с Алексеем он дал левую руку, которая оказалась без кисти до половины предплечья, и стал опираться на мою руку. Я за культю потянул Алексея вперед. Правой рукой он упирался в землю и подталкивал тело вперед, ориентируясь, где грунтовая дорога улицы была ровнее.

Под шутки и прибаутки Алексея добрались до его дома. Вытирая пот с лица, расставаясь у ворот, Алексей просил заходить.

Я обещал.

Под впечатлением от встречи с Алексеем я вернулся домой, испытывая удивление, еще не сознавая, не понимая причин своего восторга от человека, с которым случайно пришлось встретиться. Возникало чувство необъяснимой связи с этим человеком, который был фронтовиком, инвалидом, как и я, прошедшим войну, и возникало чувство родства, рожденного жестокостью, кровавой бесчеловечностью, которое опустила на дно, на бесправие. Того, что я еще не понимал в то время, хотя хлебнул в жизни уже немало.

Вспоминая наши разговоры с Алексеем, только сейчас удивляюсь, но не нахожу ответа — почему не услышал от него упрека на свою судьбу, ни слова о войне, которая была постоянно на слуху. На огромном, смутном и необъятном полотне печальной картины повседневности встреча с Алексеем в последующем помогла по-новому увидеть, понять и почувствовать глаза, излучающие жизнь, притягивающие к себе открытой человеческой добротой. Глаза вселяли надежду вместе с искренней улыбкой, и это на лице изуродованного тела человека…

Позднее в кошмаре того времени я начал понимать, какой силой воли должен обладать человек, чтобы не сломаться, выдержать, выжить, и это при условии, что реальной силой оставалась, пожалуй, только надежда на свои личные силы. Сколько же раз мне пришлось быть очевидцем того, как люди не могли выдержать бремя войны, ее последствий и бесследно погибали…

Об этом нужно говорить сейчас, хотя уже поздно. Но говорить во имя будущего, ради самих же людей. Сказать правду, попытаться отыскать причины великих катастроф, которые происходят в нашей жизни.

Встречаясь, общаясь с Алексеем, в какой-то момент однажды я коснулся войны. Алексей оборвал меня:

— Давай не будем о войне… С нас хватит.

Из дальнейших разговоров я все-таки имел представление: Алексей отслужил по призыву, с началом войны был мобилизован на фронт, наступал-отступал, перебило ноги, был брошен раненым, случайно подобрали, гангрена, ампутация. Вот и всё. Никаких жалоб и обид.

И все-таки однажды он похвалил хирурга — из культи предплечья тот сделал клешню, как у рака. Похвалил искренне, я верил Алексею.

Чувство юмора Алексея не покидало, но однажды я заметил, что это чувство было ироничным, когда неожиданно в разговоре он продекламировал: наша армия всех сильней. Только одна фраза, а в ней мне услышались сожаление и обида.

— Врали сами себе и сами верили, — Алексей говорил о деревне.

Алексей до войны работал мастером по ремонту паровозов в депо, владел токарным и слесарным ремеслом. Женился, родилась дочка Лида. Он был счастлив…

Судьба инвалидов была страшной. После войны я встретил в госпитале Свердловска одного ветерана войны из поселка Шаля, который после ранения в 1941 году, будучи инвалидом, работал на одноименной железнодорожной станции. Он рассказывал:

— Днем и ночью шли санитарные поезда с ранеными на Восток, десятками в день. Если санитарный поезд останавливался, то знай — выкидывают умерших. А мы подбирали и хоронили их в больших братских могилах, неподалеку в лесу, бывало, по несколько сразу. Если зимой, то собирали в сарай, укладывали, как бревна, оставляли до весны. Кого закапывали — не знали: документов не давали, а подчас и трупы-то были голые…

Из госпиталей в тылу кое-кого отправляли обратно на фронт, а больше выписывали инвалидами. Судьба этой категории людей была разная: кто-то возвращался домой, к родным, как например Алексей. Но другие, даже имея семью, возвращаться в нее не хотели, чтобы не быть обузой, и отдавали себя на произвол судьбы, становясь бездомными, алкоголиками… Жизненный путь таких инвалидов, как правило, был недолог.

Память возвращает меня в первые послевоенные годы. Свердловск, инвалиды в электричках, трамваях, на базарах, возле магазинов. Одетые в военную форму, слепые, в темных очках, с безрукими поводырями, дуэтом поют выворачивающие душу песни о несчастных, которые уже не увидят свою маму. Народ останавливается, слушает, пожилые и старые люди со слезами на глазах подают мелочь. Крупных денег у простого народа в то время не было. И постоянно можно было видеть безногих, ползающих на дощечках или роликах. Пивные ларьки, называемые в народе «американками», разбросанные по всему городу, собирали вечерами бездомных инвалидов, выброшенных на произвол судьбы, воедино, где они ежедневно заливали свои мучения водкой и пивом.