Исповедь сталинского поколения - [68]

Оказывается, вы судимы дважды. Первый раз — еще до войны. Сей печальный факт вашей биографии мне стал известен после опубликования в газете «Комсомольская искра» вашего письма (об этом ниже). О своих двух судимостях вы мне не рассказывали. Понятно, я, старший следователь прокуратуры Кировоградской области, воздержался бы от знакомства и какого-либо контакта с дважды судимым, совершившим в военное время контрреволюционное преступление гражданином.

Ко времени нашего знакомства я работал следователем всего лишь два года, и, может, этим объясняется тот факт, что я вас тогда не распознал. Правда, интуитивно чувствовал, что здесь, как говорится, «что-то не то». Вот вы напомнили мне, что играли со мной в парке в шахматы. Уже тогда меня настораживало то, что вы, игрок более сильный, иногда слишком откровенно играли в поддавки. Сейчас же, с учетом вашей двукратной судимости и должности, которую я тогда занимал, этот факт получает свое объяснение.

Вы жалуетесь, что после освобождения из мест лишения свободы у вас, как у «врага народа», были трудности с пропиской и работой. Считаете в этом виновным сталинизм. Но ведь вы же еще не были реабилитированы и поражение в правах сроком на три года после освобождения за вами оставалось. При чем же здесь «сталинизм»? И вы, наверное, помните первые послевоенные годы. Тогда с особой неприязнью относились к тем, кто остался живым только потому, что в годы войны находился в местах лишения свободы, да еще и за антисоветскую агитацию в первые дни войны.

Вы что же, рассчитывали на особое внимание со стороны бывших солдат, потерявших здоровье на войне, к которым вы обращались по каким-либо вопросам. Или вы хотели найти участие у солдатских вдов, мужья которых не вернулись с войны. А ведь среди них были и такие, чьи мужья ушли на фронт из мест лишения свободы по их просьбе. Может, вы не знаете, что в первые два года войны из мест лишения свободы ушли в армию 900 тысяч заключенных («Комсомольская правда», 29.09.89 г.). Скажете: осужденных за антисоветскую агитацию не посылали на фронт. Но как вы могли этим объяснить солдатским вдовам причину своего выживания? Они бы вас не поняли и не простили. Так что нечего вам жаловаться на свою судьбу. Впрочем, вы могли бы оживить свои «воспоминания», если бы в письме указали, что неоднократно просились на фронт, но вас не пускали.

Ни один фронтовик, ни одна солдатская вдова не воспылает к вам сочувствием за те несправедливости, которые, как вы пишете, вам довелось перенести во время предварительного следствия. Они рассуждают так: уместно ли об этом говорить, зная, что в то время, когда вы переносили эти несправедливости после ареста за антисоветскую агитацию, тысячи солдат гибли на фронте?

Может, следователь и называл вас негодяем, «врагом народа», угрожал отправить в корпус смертников. Но при чем же здесь «сталинские законы»? Вы уверяете, что вас допрашивали, когда вы были «в почти шоковом состоянии», поэтому не помните, о чем допрашивали, но хорошо помните, что виновным себя не признавали и ничего не подписывали. Как врач вы должны знать, что человек, находящийся в «почти шоковом состоянии», не может что-то хорошо помнить, а другое совсем не помнить. Говорю об этом и как следователь, назначавший судебно-медицинские экспертизы по поводу заявлений о показаниях, данных в шоковом или полушоковом состоянии.

И сегодня некоторые следователи кричат на обвиняемых, угрожают им, рассчитывая таким путем добиться признания вины (из газет вы, наверное, знаете о методах, которые применяли следователи Гдлян и Иванов). Но ведь никто в этом не винит Горбачева. Почему же вы вините Сталина в том, что ваш следователь кричал на вас и угрожал отправить в «корпус смертников»?

Кстати, вы не оригинальны в своих «воспоминаниях». И до вас уже «вспоминали», что слышали, как заключенные кричали: «Это все делает Сталин, не верьте, что он ничего не знает». Поверил бы вам, если бы объяснили, как удалось в одиночной камере выучить азбуку Морзе.

Есть и другие детали, которые подрывают доверие к вашему рассказу. Арестовали вас 28 июня 1941 года. Четыре года, пишете вы, находились в тюрьме. Следовательно, — до июня 1945 года. Затем вы сообщаете: «Когда была освобождена Одесса, мои родные узнали, что я нахожусь в лагерях Армении». Одесса, как вы знаете, была освобождена в апреле 1944 года. Так где же вы все-таки отбывали наказание — в тюрьме или в лагере? Чтобы убедить меня и других читателей в том, что в тюремной камере осужденных находилось втрое больше, чем надлежало, придумали вот это: «Спали, прижавшись друг к другу, так тесно, что когда кому-нибудь требовалось повернуться на другой бок, то вместе с ним это делали остальные». Описали бы поподробнее эту процедуру: как один гражданин, пожелавший повернуться на другой бок, будил всех остальных, приглашал их к тому же, затем это же проделывал другой — и так всю ночь. И здесь вы не оригинальны — читали и об этом в других «воспоминаниях».

Вообще же в лагере вы устроились неплохо — работали врачом. Если уж быть объективным, то следовало бы сказать: «Благодаря заботе товарища Сталина». А то ведь что получается: побили вас за то, что опрокинули парашу, — Сталин виноват, а как сделали для вас что-то хорошее, он вроде бы ни при чем. Сказали бы заодно и о том, как вам, осужденному за контрреволюцию в эпоху «сталинского террора», удалось освободиться на четыре года раньше срока. Ваше объяснение насчет трудового подвига в должности врача лагеря звучит более чем неправдоподобно. Наверное, если быть справедливым, вам следовало бы за это поблагодарить того же Сталина — ведь вы же считаете, что все делалось с его ведома.