Исповедь послушницы - [126]

– Господи, прошу тебя, пощади!

Всякий, кто увидел бы аббата в этот момент, счел бы его сумасшедшим.

Он чувствовал, что изнемогает. Прежде затаенное желание увидеть Катарину было сжато в комок и запрятано глубоко в тайники души; теперь оно превратилось в багровый цветок с лепестками-щупальцами, оплетающими сердце, оно мешало дышать и не давало жить.

Рамон сел и закрыл лицо руками. Катарину отвезли домой. Он не посмел ее сопровождать, он лишь пытался поймать ее взгляд.

Все изменилось. Она цвела молодостью, здоровьем, женской красотой. У нее был ребенок, девочка с большими черными глазами и темными локонами. Катарина вышла замуж. Отныне у нее был свой, закрытый от постороннего взгляда мир, в который он не имел права вторгаться, своя жизнь, которую он не должен был нарушать.

Утро не принесло облегчения, и в конце концов Рамон решил навестить Катарину. Он должен узнать, как она себя чувствует, он обязан убедиться в том, что ее жизни ничто не угрожает.

Рамон умышленно поехал к ней утром, в надежде, что ее отца и мужа не будет дома. Он постарался отрешиться от эмоций и принял свой обычный вид, неприступный и холодный. Но во взгляде аббата сквозило безумство: Рамон совершал то, что нельзя было делать ни в коем случае.

Он сухо спросил у служанки, можно ли ему повидать Катарину. Та почтительно пригласила его войти.

Рамона провели в роскошно обставленную гостиную, и навстречу ему вышла довольно привлекательная молодая женщина, которая взглянула на нежданного гостя с неприкрытым изумлением.

– Я настоятель мужского монастыря ордена Святого Бенедикта, – сказал Рамон и на мгновение замер, пронзенный сознанием своего безумства и нелепости ситуации. Он с трудом взял себя в руки, чтобы говорить убедительно и серьезно. – Вчера на моих глазах произошло несчастье – одна из бывших воспитанниц женской обители, где я некогда исповедовал и причащал, была сбита повозкой. Я был очень взволнован случившимся и решил ее проведать. Как она себя чувствует?

Женщина отступила с легким и в то же время полным глубокого уважения поклоном.

– Я Эльза Торн, супруга хозяина дома. Катарине лучше. Вы можете подняться к ней, святой отец.

Рамон тихо вошел в спальню. Увидев его, Катарина закрыла глаза и затаилась, почти не дыша.

– Здравствуй, Кэти, – тихо сказал он. – Я пришел.

– Зачем?

– Чтобы узнать, как ты себя чувствуешь.

– Ты пришел не за этим.

Он приблизился к ее ложу.

– Верно.

Белая повязка на голове Катарины подчеркивала ее бледность. Молодая женщина утопала в подушках, одеялах и перине и казалась беспомощной и хрупкой.

– И все-таки скажи, как ты себя чувствуешь?

Она открыла глаза и быстро вытерла слезы тыльной стороной ладони.

– Неплохо. Ничего страшного, небольшие ушибы. Все заживет. Я просто сильно испугалась.

– За своего ребенка?

– Да. У меня двое детей.

– Двое?!

– Да. Две дочери. Исабель и Лусия.

В ее улыбке не было триумфа, скорее что-то светлое и трогательное, отчего Рамон еще сильнее почувствовал, сколь непоправима его утрата.

– Конечно, ты же вышла замуж. – Он тяжело вздохнул. Потом спросил: – За кого?

Во взгляде Катарины промелькнуло что-то острое.

– За испанского дворянина. Это все, что я могу сказать. Остальное тебя не касается.

Рамон не сводил с нее глаз. Он пребывал во власти глубокой разрушительной тоски.

– Какие перемены… Кто бы мог подумать!

– Мой мир меняется намного быстрее, чем тот, в котором живешь ты. Хотя вполне возможно, что это только видимость.

– Порой наши миры пересекаются, и тогда образуется общее прошлое, которое невозможно похоронить, – печально промолвил священник.

– Его можно забыть! – резко произнесла Катарина.

Рамон изменился в лице.

– Я хочу попросить у тебя прощения. Я в самом деле собирался вернуться, я вовсе не желал оставлять тебя одну. Однако я оказался перед выбором: изменить своему миру или… самому себе.

– Я знаю, – все так же резко отвечала Катарина. – Нельзя жить мечтами и забывать о реальности. Цена спасения души очень велика, я это понимаю. Считай, что я давно тебя простила, а отпущение грехов ты можешь получить у епископа.

– Об этом грехе я буду молчать до конца своей жизни, – тихо сказал Рамон.

– Это хорошо. А теперь иди, – тут голос Катарины слегка дрогнул, – так будет лучше. Мне не хочется видеть тебя в этом одеянии.

Рамон попытался пошутить:

– Оно мне не идет?

– Напротив, так идет, что становится страшно.

Внезапно он наклонился, бережно взял ее руку и приник к ней губами.

– Я хочу, чтобы ты знала, Кэти: только благодаря тому, что на свете есть ты, я еще способен во что-то верить, – сказал Рамон, потом повернулся и вышел за дверь.

Вскоре вернулась Инес с детьми. Едва она переступила порог, как Катарина знаком велела ей прикрыть дверь.

– Что случилось? Тебе плохо? – Инес бросилась к подруге.

Лицо Катарины казалось осунувшимся, точно она была давно и безнадежно больна.

– Нет, Инес. Просто я хочу кое о чем рассказать. Рамон Монкада обезумел, он приходил сюда, я видела его, вот как тебя сейчас, и говорила с ним!

Инес присела на постель, не снимая мантильи.

– Что ему было нужно?

– Он хотел увидеть меня, да, именно увидеть, а вовсе не попросить прощения или узнать, все ли со мной в порядке. Я поняла это сразу, как он вошел, – взволнованно произнесла молодая женщина.