Исповедь послушницы - [124]

– Это что-то меняет?

– Нет, – согласилась она. – Ничего не изменится, если мы сами не захотим этого. Ты дал свое имя Исабель, и я очень благодарна тебе. Теперь очередь за мной.

– Ты заставила меня это сделать, – заметил Эрнан.

– Исабель – невинное существо, – мягко промолвила Катарина, – было бы несправедливо заставлять ее испытывать позор незаконного рождения.

Эрнан молчал, и Катарина невольно подумала: «Если бы я не потеряла девственность до замужества и не родила ребенка, ты был бы беспечен, весел и счастлив со мной, не замечал бы моих терзаний, не задавался вопросом, что у меня на сердце!»

Она взяла Эрнана за руку. Он напрягся, но не отстранился.

– Я постараюсь быть хорошей женой. И, даст Бог, у нас еще будут общие дети.

В пустынном небе затерялась луна, а сверкающий пепел звезд был скрыт от глаз тяжелыми тучами. Эрнан заглянул в себя. Слова Катарины отозвались в его уме, но не в сердце. Почему? Очевидно, Эрнан чувствовал, что она, как и он, тоже полагалась на разум, а ее сердце принимало в этом слишком мало участия.

Эрнан усмехнулся. Его отец, Луис Монкада, всегда учил воспринимать жизнь легко и просто, такой, какой она дается Богом. Но, вероятно, в нем было что-то от матери. Внезапно Эрнан подумал о сеньоре Хинесе, женщине, которую он не знал и не помнил. Отец говорил, что она мечтала видеть своего сына священником. Интересно, был бы он счастлив, если бы любил Небо больше, чем грешную земную жизнь, которая вечно куда-то влечет и мучает, но никогда не приносит покоя? Быть может, проще раз и навсегда дать нерушимые обеты, чем ежесекундно делать нелегкий выбор?

Внезапно решившись, Эрнан резко задул свечу и порывисто обнял Катарину.

Часть вторая

Глава I

Темный дом с резным деревянным балконом и узкими окнами в свинцовом переплете, похожий на гордую крепость, напомнил Рамону Испанию. Впечатление усилилось, когда он вошел внутрь и увидел статуи святых в золотой парче, позолоченных сфинксов, темно-красную обивку стен и бесценные гобелены.

В этих покоях полагалось держаться с подобострастием, и Рамон невольно испытывал душевный трепет. Он был готов предположить самое худшее, ибо перед ним сидел сам Великий инквизитор, возглавлявший Святую службу Нидерландов.

Инквизиция правила жизнью и смертью облаченной в железную перчатку рукой, и Рамон знал: после того как эта рука однажды коснется человека, несчастному суждено задыхаться в тисках неуверенности и страха.

Хозяин апартаментов, черноволосый мужчина неопределенного возраста, сухо и небрежно кивнул в ответ на почтительное приветствие Рамона и предложил сесть.

Родриго Тассони смотрел на своего гостя со скрытым любопытством. Похоже, все, что ему рассказывали о Рамоне Монкада, о его бесстрастности, целеустремленности, остром уме и великолепной памяти, было правдой.

– Скоро пять лет, как вы возглавляете обитель, – начал Родриго Тассони. – За это время среди ваших монахов не было ни одного, кто бы нарушил дисциплину и пренебрег уставом. Вы управляете самым большим в этих землях монастырем. Потрясающий результат, достойный благодарности и удивления! Обитель процветает, несмотря на сложные времена.

Рамон с достоинством склонил голову. Разумеется, он не сомневался в том, что среди вверенной ему братии у инквизиции есть свои люди.

Родриго Тассони невольно удивился. Ни капли возбуждения, ни искры радости! Многие в ответ на его похвалу готовы были бы вырвать из груди свое собственное сердце! Поистине мертвенное величие Рамона Монкада достойно преклонения.

– Похоже, вы один из немногих, кто сумел полностью отречься от себя во имя Божьего дела!

– Смею заметить, обитель процветала и при моем предшественнике, – сказал Рамон.

Великий инквизитор, духовный страж всех верующих, усмехнулся.

– Аббат Опандо… Я не назвал бы его вольнодумцем, но он снисходительно относился к человеческим слабостям. Настоящие воины Христовы куда более тверды, непримиримы и последовательны в своих суждениях. Лишь немногие могучие духом способны управлять человеческим стадом, постигать тайны совести, усмирять и внушать им мысль об их счастье.

Рамон вспомнил, как однажды аббат Опандо сказал: «Случалось, я задавался вопросом, с чьих позиций и от чьего имени выступает инквизиция? От имени нашего Господа, любящего все свои создания, велевшего нам прощать людям их грехи и нести за них покаяние?» Еще он говорил, что для большинства людей собственное спокойствие куда дороже свободы духа.

Родриго Тассони был прав. Святая служба использует в своих целях человеческие слабости, чувство долга, терзания совести, корысть, слепое поклонение и страх. А нет, так умножатся пытки и запылают костры!

– Я слышал, вы увеличили количество испытаний для тех, кто желает принять постриг. В наши нелегкие времена ересь может скрываться под любой личиной.

Рамон снова кивнул. Он часто слышал такие речи и знал, что нужно отвечать.

Потом Родриго Тассони внезапно спросил:

– У вас есть родственники?

– Мать. Она живет в Мадриде.

– Вы давно с ней не виделись?

– Около пяти лет.

Инквизитор изучающе смотрел на него.

– Вы не хотите ее навестить? Вы вполне заслужили небольшой отдых.